Семен Борзых, сидевший к Леону спиной, повернулся к нему, осматривая зубок и ощупывая его большим пальцем.
Леон обратил внимание на его большие обвислые усы, на хмурые, спокойные глаза и подумал: «Вылитый учитель тот усатый».
Борзых сменял зубок. Он видел Леона у Чургина, но не подавал виду, что знает его. Нарочито по-чужому скосив на него сердитые глаза, он не то шутя, не то серьезно проговорил:
— Смотришь, как волчонок, у меня учишься, а потом на мое же место заступишь?
Леон с удивлением взглянул на него и грустно улыбнулся. Странно ему было слышать это, а вместе с тем и обидно, что его, новичка, так принял старый шахтер. И, не скрывая своей обиды, он с досадой промолвил:
— Заступил бы ты на мое место, дядя!
— Вона какой ты! А где это место твое?
— На земле.
Борзых снял очки, посмотрел на Леона.
— Да ты, парень, с перцем, оказывается.
Достав из сумки несколько стальных зубков, он выбрал какой поострее и, спрятав остальные, начал прилаживать его к обушку.
— На земле, говоришь, место твое? А вот мое — тут. Обушок, копоть, над головой — камень, а в кармане — вошь на аркане. Такое твое место было?
Он попробовал новый зубок, укрепил его понадежней и свирепо вогнал под пласт.
— Вот ты пришел, другой завтра придет такой же со своего места. А сколько нас выпустит отсюда эта могила? Этого никто не считает. Так я говорю?
Леон молчал.
Как дятлы в лесу ранним утром, шахтеры мерно долбили крепкий пласт антрацита, вгоняли в него зубки все злее, все глубже, словно там, за этой блестевшей толщей угля, было человеческое счастье и вот все хотели поскорее добраться до него.
Чургин поручил Леона старшему конторской бригады крепильщиков — Ванюшину.
Василий Кузьмич Ванюшин, низенький и юркий старичок, поглаживая седую бороду, не замедлил с распросами:
— Тебя ж как кличут, молодец?
— Левка.
— Леонтий, значится. Так. Ну так вот, Леонтий: ты плотницкое дело знаешь? Постой, — сузив быстрые глазки, всматривался он в его лицо, — да это не ты, случаем, на гармошке играл на свадьбе этого дурака, как его?
— Я.
— Ах, пралич тебя, а молчит! — повеселел старшой, как будто близкого родича увидал. — Так мы с тобой знакомые.
— Вы еще тогда вприсядку плясали, — напомнил Леон.
— Во-во. А что, плохо?
— Нет, здорово.
— То-то! — Он подумал немного и деловито продолжал — Значит, ты плотницкое дело знаешь, сказал? Молодец, это дело должен знать всякий. Сейчас мы зайдем с тобой в третий восточный штрек, а после махнем на свет божий за рамами и будем им установку делать. Ты рамы знаешь? Вот они самые и есть рамы, — похлопал он ладонью по толстой дубовой крепи. — А меня ты знаешь? Крепильщицкий старшой я. Зовусь дядей Василем, а шутейно — Козлиной бородкой, потому — я бороду козликом люблю подстригать. Видишь? — потрепал он свою бородку.
Леон рассмеялся. «Прозвище подходящее», — подумал он и спросил, вспомнив, как дядя Василь шумел на рабочих в артельном штреке:
— Это вы в том ходу, где артель, ругали шахтеров?
— Когда? Да не в ходу, а в штреке. И не ругал я их, а пошумел малость, чтоб делали, как велю. Я, брат, не люблю, когда не по-моему получается. Научись сперва. А то не успел пилу в руки взять, как уж: «Я сам знаю», — передразнил он кого-то. — А это шахта, и ею надо управлять. Потому и шумел. А как же иначе? Вот и на тебя буду шуметь, ежели не так станешь делать.
— Да я еще не знаю, как и делать.
— А ты смотри, как дядя Василь делает, и учись. Я всех учу. Мало ли тут из нашего села — и все мои ученики.
Они спускались по людскому ходку так быстро, что Леон еле слышал голос дяди Василя и все время отставал от него. Дядя Василь пожурил его за медлительность и, умерив шаг, продолжал расспросы вперемежку с рассказами о жизни шахты:
— А откуда сам будешь, Леонтий?
— Из Кундрючевки. На Дону хутор такой есть.
— Та-ак. Из казаков, значит, будешь?