Руки сами потянулись к крышке, глянуть, что внутри. Конечно, я не надеялась, что Шон и Росс хранят старинные наряды своих прапрабабушек, и скорее всего, сундук пуст… Каково же было мое удивление, когда я обнаружила внутри старые коробки, бережно перевязанные шпагатом. Нет, туда лезть без спроса точно не буду, спрошу сначала разрешения у хозяев, и только посмотрю, что же там дальше внизу. Наклонившись, я передвинула несколько коробок, заметила круглые, похожие на шляпные, картонки, и глаз выдернул что-то у дальней стенки, завалившееся между ней и очередной коробкой. Похожее на книгу, что ли…
Вытащила, уставившись на кожаный тисненый переплет, украшенный уголками, и замочек — сломанный, как поняла в следующий момент, попытавшись открыть книгу. Только это оказалась не книга, а чей-то дневник, страницы покрывал аккуратный, убористый почерк, строчки написаны чуть выцветшими от времени чернилами. Опа. Я в нерешительности замерла, гладя пожелтевшую страницу. Имею ли право заглянуть в него? С другой стороны, если бы эта книжица представляла ценность или важность для братьев, она бы не валялась тут в сундуке на чердаке, всеми забытая. Любопытство покусывало изнутри, толкая под руку и нашептывая все-таки прочитать, и я сдалась. Прихватив находку и пообещав себе обязательно спросить позже разрешения у Шона и Росса, я поспешно спустилась вниз, после некоторого раздумья прихватила теплый плед и вышла во двор, устроившись с ногами на сиденье качелей. Так, ну, посмотрим, что я накопала…
ГЛАВА 5
До моего восемнадцатого дня рождения я и не помышляла о том, чтобы завести дневник, моя жизнь была налажена, спокойна и размерена. Мы с отцом жили в Дублине, в нашем городском особняке, он занимался делами на мануфактуре, делал шерсть, а я вела домашнее хозяйство. Мама умерла, давая мне жизнь, и с тех пор папа не привел домой ни одну женщину. Может, у него и были любовницы, к которым он тайно ходил, не знаю, но его чувства остались вместе с мамой. Многие охотницы за приличными женихами пытались обратить на себя папино внимание, но он неизменно отвечал всем лишь приличествующей воспитанному джентльмену вежливостью, не более.
Нам жилось хорошо вдвоем, папа не торопился и меня выдавать замуж, и тем более навязывать кого-то в женихи, желая мне такого же счастья, как было у них с мамой — по взаимной любви. А потом наступил мой восемнадцатый день рождения… Мы праздновали в узком кругу немногочисленных близких знакомых, я не любила грандиозных праздников. За окном дул неприятный, пронзительный мартовский ветер, бросая в стекло смесь дождя и снега — весна не торопилась приходить. А в большой гостиной нашего дома уютно горел камин, светильники, и вкусно пахло едой, которую для праздничного ужина делали мы с Мартой, нашей кухаркой. Собрались несколько папиных деловых партнеров с женами, они часто бывали у нас, пара моих близких подруг, и, пожалуй, все. И это вышло последнее приятное событие за следующие три месяца. К маю папа разорился, несколько недель отчаянно пытался поправить дела, но не получилось, и от переживаний его хватил удар, хотя он всегда отличался отменным здоровьем. Я осталась одна. Нет больше богатой наследницы мисс Шейлы Фаррен, есть сирота без гроша за душой и с приданым, уместившимся в саквояж.
Дом и большую часть вещей пришлось продать, чтобы хоть как-то покрыть долги, и мне осталась одна дорога — к бабушке за город, на ферму, где родилась моя мама, и куда я с удовольствием приезжала на лето. Как раз уже наступило начало июня, там, должно быть, все зеленое вокруг. И вот, собрав немногочисленные пожитки, оставшиеся после всех торгов, я села рано утром в дорожную карету и отправилась к бабушке. В душе царило запустение, как в заброшенном саду. Я еще до конца не могла поверить, что все это случилось со мной, что папы больше нет, и вообще прежней жизни больше нет, и она никогда не вернется. Разве что, я выйду замуж за аристократа и уеду обратно в Дублин. Да только вряд ли вблизи нашей уединенной фермы или в ближайшей деревне водятся аристократы. Будущее вообще виделось зыбким и неопределенным…