— Ты не понимаешь, почему окна так узки и высоко пробиты? Это сделано с целью, чтоб монахи не соблазнялись внешним миром и проводили жизнь в благочестивых духовных размышлениях. Ужасное самоотречение! Люди по доброй воле отказывались от созерцания прекрасного божьего мира, — в особенности здесь, в непосредственной близости чудесного моря, роскошных картин природы!
Все кельи в монастыре, а их было более ста, походили одна на другую. Двери открывались не наружу, откуда возможно было бы что-нибудь увидеть, а в извилистые, наподобие лабиринта, проходы, где даже средь бела дня нужно было ходить со свечой, чтобы не разбить головы. Здесь обитали ушедшие из мира отшельники. Но, как ни странно, многие из них находили могилоподобные кельи слишком удобными и уютными; они покидали их и выкапывали в скалах острова пещеры, где и селились, чтоб не иметь совершенно сношений с людьми. Среди них был и сам игумен, редко показывавшийся братии. О нем рассказывали много чудес.
Сегодня, по случаю нашего приезда, он спустился с горы из своей пещеры.
До приезда в пустынь я предполагал увидеть там чистые светлые комнаты, обращенные к морю залы с прохладными балконами, в кельях — все удобства для занятий, полные священных книг шкафы, стены, украшенные портретами святых отцов, потрудившихся ради веры и родины, — словом, я ожидал увидеть мирную, благовидную жизнь инока, который вдали от мирской суеты окружает себя предметами, пробуждающими возвышенные идеи, облагораживающими сердце, вселяющими человеколюбивые качества, высокие добродетели. Что же я увидел? Пустые, мрачные комнатушки, совершенно без мебели, лишенные света и воздуха. Бумага, чернила и книги были не в обиходе монастырского быта.
На подоконнике отведенной нам кельи лежал запыленный, изъеденный молью псалтырь в деревянном переплете, обтянутом кожей. К какой эпохе относилось издание этой книги? Это был единственный предмет в келье, привлекавший внимание. Ни одного шкафа, очевидно, в тех видах, чтобы лишенные собственности монахи не поддавались искушению дьявола и не обзаводились складочными местами.
— Среди армянского монашества, — сказал Аслан, — иноки, занимавшиеся умственным трудом, изучавшие вопросы христианского вероучения, писавшие свои труды, всегда составляли исключение. И прискорбно, что такие монахи подвергались гонениям со стороны своих же собратьев, считались недостойными членами братства. Вот в каких выражениях заявляет свой протест против религиозного направления своей эпохи Езник[65], лучший из иноков пятого века: «Наши рты провоняли от постной пищи, наши языки притупились от пения псалмов, а любви и смирения, чего требует господь бог, у нас нет. Монахи не едят мясо, но безжалостно притесняют ближних; не пьют вина, но душу обагряют кровью; ненавидят женатых, а в помыслах творят прелюбодеяния; одевают худшую одежду, но сгорают от алчности. От таких людей следует убегать и не иметь с ними общения…»
— Эти фарисеи и лицемеры, о которых говорит Езник, — продолжал Аслан, — во все времена составляли большинство, они под маской благочестия развивали в себе самые гнусные страсти, Но самым губительным было непритворное соблюдение данного ими обета. Умерщвлять плоть, изнурять тело длительным постом и подвижничеством, чтоб сделать его неспособным к каким-либо влечениям — это не что иное, как своего рода духовное варварство. Ежедневно и ежечасно притуплять свой ум повторением одних и тех же молитв, чувствующее и мыслящее существо превращать в своего рода машину — разве это не умерщвление духа? Все это имело место в наших пýстынях, все это увидим мы и здесь. Подвижничеством они желали убить дурные влечения плоти, духа и сердца. Но когда тело, душа и сердце теряют способность к дурным стремлениям, тем самым они становятся неспособными и к возвышенным порывам. Человеческое существо превращается в живой труп, делается идиотом.
Рассуждения Аслана были прекрасны, но… мне хотелось есть. Холодная морская ванна возбудила сильный аппетит. Я не жалел ничего из вещей, выброшенных нами в море во время бури, вспоминал лишь белые лаваши и жареных цыплят, которых Цовик завернула в платок и уложила в лодку. С нетерпением ждал, когда нас позовут в трапезную. Когда придет монах? После обедни? Когда же кончится обедня? Уже было за полдень, а мы с раннего утра ничего не ели.
Буря не утихала. Ветер продолжал бешено реветь. Вошел лодочник, грустный и беспомощный, словно араб, потерявший в пустыне верблюда. Когда я стал утешать его, он ответил:
— Потеря лодки меня не так тревожит; я со страхом думаю о том, как проведу эту ночь.
65
Езник Кохбаци (ок. 380–450) — армянский философ и богослов; ученик святого Месропа Маштоца, создателя армянского алфавита; один из основоположников армянской патристики (учения лидеров христианства в послеапостольские времена, основа христианского религиозного мировоззрения). Здесь приводится цитата из труда «Наставления Езника Кохбаци», апофегмата — сборника нравоучительных афоризмов. —