— Разве не наши прадеды обратились к персидскому царю Враму с просьбой низложить армянского царя и вместо него назначить персидского марзпана[85]? Таким поступком они положили конец могущественному царству Аршакидов! Разве не наши предки отправили греческому императору ключи города Ани и своими же руками подорвали основу царства Багратидов? А наш Васпуракан? Ведь когда-то он был особым армянским царством. Царь Сенекерим Арцруни добровольно передал его грекам, а сам зажил мирно и спокойно в Себастии. И кто же способствовал всему этому? Князья и духовный глава народа — сам католикос. Поэтому нечего удивляться, что какой-то негодяй-иеромонах и несколько корыстолюбивых людей строят козни против группы молодежи, поставившей себе весьма скромную, но благую цель — обеспечить народу мир и благополучие.
— Все это верно, — ответила сестра. — Я не знакома с историей нашего народа, но видела собственными глазами, как богатые армяне сами приходили к моему мужу и предавали друг друга. То же самое бывало часто и в доме паши. У турок вошло в поговорку: «Гяуры никогда не объединятся», другими словами: среди армян не может быть единения. Прискорбно такое мнение о нас, но хуже всего то, что это — правда…
Отец Егише с особым вниманием и удовольствием слушал здравые суждения сестры.
— Армянин, — сказал он, — мстит за оскорбление, нанесенное сородичем. Но если его обидит турок, курд или кто чужой, он способен перенести обиду. Не потому только, что армянин в неравном положении с турком или курдом и не может потребовать удовлетворения, причину следует искать в укоренившемся предрассудке, будто турок и курд вправе поступать с ним так, как им заблагорассудится. Отношение армян к своим собратьям и к чужим не одинаково.
Телли-Хатун слушала брата, подавленная грустью.
— Я приведу и другие примеры, — продолжал он, — когда армянин служит у армян — он часто бывает недобросовестен в исполнении обязанностей; но когда служит у турок — он становится верным слугою, в точности выполняет все требования хозяина. Слуги почти во всех богатых константинопольских домах знатных магометан — армяне.
Они причастны к гаремным тайнам и пользуются особым доверием обитательниц гарема. Казначеи у пашей всегда армяне. Оставим частности, возьмем факты покрупнее. Деревня, население которой составляют исключительно армяне, ценится гораздо дороже, чем такая же по величине и по числу жителей, занимаемая магометанами. А почему? Потому что армянин покорный и выгодный подданный, если хозяин иноплеменный. Но я знаю крестьян, которые плохо работают на своих хозяев-армян. В чем тут причина?
— Причина вполне ясна, — ответил Аслан, который внимательно слушал о. Егише, — наше настоящее, как вы сами заметили, является продолжением нашего тяжелого прошлого, и в нем следует искать причину подобных прискорбных фактов.
Беседа затянулась далеко за полночь.
Уже рассветало, когда мы вышли от священника. На прощанье Аслан с глубокой благодарностью пожал руку Телли-Хатун.
— Надеюсь, мы еще увидимся?
— Непременно, — ответила она.
— Где?
— Я сама приду к вам.
— Быть может, это неудобно?
— Нисколько.
Глава 17.
ВАНЕЦ НА ЧУЖБИНЕ
Наступила суббота, вечером мы должны были отправиться к епархиальному начальнику. Приглашение крайне прельщало меня, но ждать до вечера — это было невыносимо тяжело. Аслан занялся какими-то приготовлениями, а я, томимый бездельем, не знал, за что приняться. Вышел на улицу и сел у ручья в тени ивы. В знойные летние дни ивы — лучшее убежище от палящих лучей солнца, особенно для тех, у кого нет своего сада.
Сидеть одному наскучило мне, и я пошел бродить по Айгестану.
Своеобразную картину представляет улица Вана в летнее время. Люди живут и работают почти исключительно на улице. Вот плотник у дверей своего дома починяет соху; детишки старательно подбирают стружки и, словно муравьи, тащат их домой на топливо. Группа зевак, сидя на голой земле, наблюдает за его работой. Немного поодаль на ровном месте начерчены какие-то квадратики, а в них маленькие разноцветные камешки — играют в «волка и овцу», несколько человек наблюдают за их игрой. На углу улицы женщины и девушки тесным кольцом обступили бродячего золотых дел мастера-армянина, который установил свой передвижной горн на земле под деревом; он мастерит какое-то золотое изделие для одной, а другие с завистью смотрят на подругу. Под другим деревом коробейник разложил свой пестрый товар; он также имеет дело преимущественно с женщинами, которые несут свои рукоделия в обмен на различный товар. Торговец не прочь обменять кусок жвачки на курицу, сворованную детьми у себя же в доме. Торговля абсолютно патриархальная — вещь меняется на вещь. Дальше, под ивами, у ручья стоят люльки с младенцами; мать качает ногою колыбель, шьет, напевая песню, подобную тяжкому стону; они из тех несчастных матерей, чьи мужья мыкают горе на чужбине. Там и сям в тени ив, перед воротами, лежат больные; влажно-холодные ивовые листья, покрывающие головы и лица, освежают горячие тела их; молодые девушки обвевают их свежими зелеными ветвями. Полуденный зной возымел свое действие и на достопочтенного Симона; он перенес свою подвижную школу на улицу, усадил рядами своих питомцев на голую землю под деревьями. Школяры больше зевали на прохожих, чем глядели в книгу. Но магическая палочка достопочтенного заставляла их возвращаться к книге. Симон готовился к чему-то: группу своих питомцев он заставлял петь и, размахивая палочкой, сам подпевал им неприятным голосом. Прохожие останавливались и прислушивались.