— Не знаете, чей караван? — спросил паша.
— Нет, не знаю, — ответил Аслан.
— Караван Тохмах Артина, — заявил начальник полиции.
— А!.. Тохмах Артин человек весьма храбрый. Его караван один из самых безопасных. Но я боюсь, г. доктор, что езда с караваном может наскучить вам, уж слишком медленно движется он! — сказал паша.
— Вполне правильно, ваша светлость, но я при всем желании не в состоянии быстро передвигаться — ведь со мной много тяжелых тюков: передвижная аптечка, медицинские принадлежности и собранные мной древности. Помимо того, необходимо обследовать несколько примечательных мест. Медленное продвижение каравана придется кстати: когда мне понадобится, я могу сворачивать с пути.
— Только предупреждаю вас — каждый раз берите с собой конных стражников.
— Знаю, ваше преосвященство. Я приобрел большой опыт, путешествуя по Азии. Правда, в ваших краях я впервые, но Среднюю Азию порядком-таки изъездил.
Наконец, подали ужин. На постланной на ковре цветной скатерти одновременно расставили в круглых медных блюдах разнообразные кушанья; появились всевозможные сладкие шербеты различных цветов и с разными пряностями. Алкогольные напитки — вино и водку — поставили только пред архиереем, Асланом и «именитыми» армянами. Красивые китайские чашечки возбуждали аппетит. Разговор сразу прекратился. На востоке за столом говорят очень мало. Царствовала абсолютная тишина, потому что ели без ножей и вилок — пальцами. Говорил только его преосвященство. Он расхваливал своего повара: подобного мастера не сыщешь во всем Ване, он служил в столице в домах известных пашей. Последние слова задели за живое пашу, имевшего роскошную кухню; в свою очередь, он стал превозносить своего повара — он поразительно мастерски готовит курицу: вынет все косточки до единой, а курица остается целой. Спор грозил затянуться, если б к тому времени не вошел в зал достопочтенный Симон с хором певчих. Он приоделся. Против обыкновения на нем была свежевымытая рубаха. История знаменитой рубахи настолько интересна, что я охотно прерываю описание обильного ужина архиерея.
У достопочтенного имелась всего одна рубаха. В течение целого года она стиралась один или два раза и то к большим праздникам, хотя и стирка обходилась ему даром. Он отдавал стирать белье ученикам, а те — своим матерям. По мнению Симона, от частой стирки рубаха изнашивается. По этой ли причине отвергал он самое важное условие чистоплотности или вообще он был неопрятен — трудно решить. Расчетливость же его, в данном случае, следует считать ошибочной: правда, рубаха от частой стирки изнашивается, но от постоянной грязи она совсем гниёт. Потому-то рубаха достопочтенного после стирки всегда нуждалась в латках. Когда наступал большой праздник, злополучная рубаха отправлялась к матери ученика и до возвращения (а это иной раз затягивалось надолго) достопочтенный прикрывал голую грудь цветным носовым платком, концы которого завязывались у затылка. Таким образом, стирка рубахи занимала особое место в летописях школы. У учеников сложилась такая острота: говоря о давно прошедшем случае, они обыкновенно прибавляли: «Это произошло давно, очень давно, когда была постирана рубаха достопочтенного». Теперь, я думаю, понятно, почему появление достопочтенного в чистой рубахе служило показателем большого почтения, оказанного им залам его преосвященства.
Лицо Симона на сей раз было тщательно выбрито и, вероятно, от торопливости в нескольких местах порезано бритвой. Места порезов были покрыты ватой. Бритьё Симона также имело свою историю. Отпускать бороду он не любил, но и брился в редких случаях, почему его лицо после бритья становилось двухцветным: свободные от волос места принимали темно-кирпичный цвет, а покрытые волосами — светло-кирпичный. Сообразно со временем дня или погодой, сообразно с тем, был ли он выпивши или трезв лицо его принимало разные оттенки, наподобие индюшачьей головы. Сегодня оно было цвета печёнки, так как он уже успел несколько раз приложиться к водочному котлу на улице Айгестана. Вместо всем известного темно-желтого сюртука он облачился в короткое коричневое пальто, стянутое толстой шалью. Феска на голове была новая, из-под повязки на феске выглядывал кончик кисточки. Оставались прежними только знаменитые брюки, поднятые на целый вершок от голени, все громадное пространство от ступней до брюк оставалось голым. Достопочтенный не имел обыкновения летом употреблять носков; да и не было в них никакой необходимости: покрывавшая голени густым слоем грязь вполне заменяла их.
Войдя в зал, этот мерзостный человек торжественно отвесил присутствовавшим поклон и остановился у стены. Справа и слева от него выстроились певчие. Смотря на эти невинные существа, сердце мое обливалось кровью. Какому ужасному чудовищу было поручено их воспитание!.. На них были стихари[96]; у каждого в руке — по колокольчику с ручкой, какие в армянских церквах употребляют во время богослужения в качестве музыкального инструмента.
96
Стихарь — длинная одежда с широкими рукавами, надеваемая христианским духовенством при богослужении. —