— Брат Татос, я привел к тебе гостей, — заявил продавец священных книг.
— Честь и место! — ответил брат Татос и подошел поздороваться с нами.
Мы вошли в комнату и сели на разостланный для нас толстый войлок. Продавец священных книг отложил набитую книгами сумку, сел возле нас и стал распускать изорванные лапти.
Его звали «джин» Давид, что означало дьявол Давид. Наружность ли была причиной этого прозвища или что-либо другое — неизвестно; одно несомненно, что внешность его как нельзя лучше соответствовала прозвищу.
Наш хозяин «брат» Татос был высокий, худой, сутулый человек с проседью в бороде. Спину Татоса, очевидно, согнуло его ремесло — он был трепальщик шерсти. Его туловище, с течением времени, приняло форму трепальной дуги. Крестьянки приносили ему овечью шерсть, он трепал ее и в виде вознаграждения получал свою долю шерсти. Женщины уносили готовую шерсть, пряли и ткали шерстяные материи. За последнее время доходы уменьшились: распространились слухи, что он также «неверующий». Крестьяне перестали ездить к нему.
Приготовив все, что нужно было для гостей, брат Татос вернулся к нам. Вновь поздоровавшись, он начал обычные вопросы: откуда мы родом, где были, куда едем и т. п. Когда он говорил, голос его был еле слышен, он закрывал оба глаза, а руки молитвенно складывал на животе. Эту привычку, очевидно, он усвоил в молитвенном доме. Когда он узнал, что мы едем из монастыря Ахтамар, на лице его отразилось соболезнование. Он не сказал ни слова, но безмолвные уста его как бы шептали; «Господи, помилуй заблудших овец твоих!..».
Продавец священных книг рассказал брату Татосу, что с ним случилось по дороге.
Тот опечалился еще больше и, глубоко вздохнув, сказал:
— Мученичество — удел всех проповедников слóва господня!
Ясно было, что мы находимся в доме армян-протестантов.
Джаллад, редко принимавший участие в разговоре, обратился к преследуемому:
— Вы только книги распространяете?
— Нет, при удобном случае я проповедую слово господне, или же читаю крестьянам евангелие, — смиренно ответил он.
— Много находите слушателей?
— В тех местах немного, священники возбуждают народ против нас. Вы сами видели, что вытворяют дети, посудите сами, каковы же их отцы!
— Насколько мне известно, нередко вы сами подаете повод для такого обращения.
— Какой повод?
— Армян-григориан вы называете язычниками, оскверняете их святыни; в дни великого поста вы не только едите скоромное, но свои усы и бороду обмазываете остатками съеденных молочных продуктов с целью раздразнить их. Ведь распространяемое вами евангелие строго воспрещает подобные демонстрации, предписывает не огорчать брата своего.
— Они не братья нам.
— Если вы их не будете считать своими братьями, навлечете на себя еще больше гонений. Неужели вы не детища одного и того же отца, неужели вы не сыны одного народа?
Вступил в разговор брат Татос. Он закрыл глаза и протянул правую руку в сторону продавца книг, как бы прося разрешения говорить.
— Братьями мы называем лишь христиан-евангелистов, к какой бы нации они ни принадлежали, а язычники не братья нам, будь они рождены даже нашей матерью.
Аслан тихо встал и вышел в сад. Там он сел на траву возле ручья. Я последовал за ним.
— Принеси, пожалуйста, мне пальто, — сказал он упавшим голосом.
Он завернулся в пальто и лег на траву.
— Спать хочешь? — спросил я.
— Я чувствую отвращение к этим людям. Если б я знал, что они протестанты, ни за что не переступил бы порога их дома. Они никак не могут обойтись без религиозных споров.
Он подложил руку под голову и умолк. Я был уверен, что он не уснет, его будет терзать мысль, что брат отрекается от родного брата.
Я вернулся в дом. Спор продолжался. Никогда не приходилось мне видеть Джаллада столь разгоряченным.
Кто-то лежал в комнате на рогоже и храпел. От громкого разговора он проснулся, приподнял голову и спросонья посмотрел на нас.
— Брат Погос, отоспался? — ласково спросил его «брат Татос».
Вместо ответа «брат Погос» стал зевать, протирать глаза, чтоб разглядеть нас. Он также был с дороги, прилег отдохнуть. Пока он умывался, брат Татос рассказал о нем, что он из Битлиса, из тамошних братьев, что зимою он учительствует в местных школах, а летом обходит деревни, проповедует слово господне.
— Он и по-английски знает!
— Значит, он ученик миссионеров, — заметил Джаллад.
— Он был учеником миссионеров, а теперь он у них на хорошем жалованье.
— Сколько?
— Два золотых в месяц.
— Это и есть «хорошее жалованье»?