Ашхен не могла простить брату колкого замечания:
— Ты иди себе! Знаю, что уроков не знаешь… Сколько нулей ты получишь!.. Шестнадцать нулей, видишь?..
И подняв обе ручки, раскрыла все пальчики. Брат стал удаляться, не оглядываясь. Отец улыбнулся, слушая детей.
— Арам, — позвал отец, — попроси учителя прийти к обеду, Скажи, что сегодня из Муша приедет Арпиар.
Ашхен стала ворчать.
— Уже шестнадцать дней, как у меня зуб болит… а он говорит, будто я нарочно обвязала щеку…
— Никак не избавимся от твоих шестнадцати, Ашхен, — смеясь заметил отец, — откуда ты взяла шестнадцать? Ведь у тебя всего два дня болит зуб.
Шестнадцать — таинственное число на языке маленькой Ашхен, предел ее счетного искусства.
— Ну, дочка, беги вниз, садовника позови! Там он собирает тутовые листья для шелкопряда.
Как резвая бабочка, помчалась Ашхен и быстро исчезла в зарослях шелковицы, которые ей были знакомы так же хорошо, как игрушки из ее шкафа. Но, спустя несколько минут, примчалась обратно и, задыхаясь, выпалила:
— Шестнадцать раз звала, не откликается.
— Опять шестнадцать… Да ты, проказница, крикнула всего один раз, — сказал, смеясь, отец, — и врать умеешь?
Ашхен опустила головку, и ее бархатные щечки зарделись еще ярче. Отец схватил ее и стал ласкать ниспадавшие на ее плечики шелковистые кудри.
Этот нежный отец был Каро. Некогда он резал ножом людей, а теперь он ножом прививает деревья. Удивительная смена времен! Меняются условия, меняются люди и род их занятий. Человек, некогда игравший со смертью, ныне занят обработкой земли.
Из окон своего дома он видел развалины древней крепости Востан, видел жалкие обломки былого господства своих предков — Кара-Меликов. Недалеко от развалин не крепость построил он, а большой дом со всеми земельными угодьями. Предки его народом правили, а он управлял благоустроенным образцовым имением.
У порога выходной двери, обращенной в сад, сидела старуха. Горячие лучи утреннего солнца терялись в глубоких морщинах ее медно-красного лица. Длинные седые брови ее, сливаясь с сохранившими свой черный цвет ресницами, придавали величавость ее глубокомысленным глазам. Она сидела неподвижно как живое воплощение статуи размышления. Она глядела в роскошный сад, где работал Каро, глядела на миловидных детей, кружившихся вокруг него, глядела на обширные поля, возделанные усилиями Каро, глядела на холмы, усеянные его стадами, — глядела, и истерзанное за долгие годы сердце старухи обретало покой и отраду. Сколько страданий перенесла, каким жестоким преследованиям подвергалась эта престарелая женщина… Сколько бродила по миру… Сегодня же она полна великой радости, ибо пожинает плоды своих неутомимых трудов.
Это была старая Сусанна.
Отсюда село как на ладони. Погруженное в утренний полумрак, оно казалось еще великолепнее. Прежних землянок и в помине не было. Там, внизу, по обеим сторонам прямой и широкой улицы тянулись дома сельчан, утопавшие в густой зелени. Прелестная сельская церковь с находившейся рядом сельской школой пленял взор. Здоровые, чисто одетые сельчане весело шли на работу. Казалось, жизнь для них была вечным праздником, будто никогда нужда и горе не добирались до них.
Старуха продолжала смотреть.
Показалась стройная женщина, смуглая, с черными жгучими глазами, она была в кухонном переднике. Эта прелестная женщина давно перешла за свой девичий возраст, но нельзя было глядеть на нее без восхищения. Она была воплощением красоты в зрелом возрасте. Некогда она, похищенная из пустынь Афганистана, украшала собою замок Динбулинов. Ныне же она неутомимая хозяйка мирного сельского дома.
Она дочь старухи, жена Каро и мать Гюбби — красавица Асли.
Увидев у порога свою мать, она участливо обратилась к ней:
— Мама, вчера только ты жаловалась на ревматизм, а теперь опять сидишь на холодном камне!
— Кости мои окрепли на камне и на холоде, дочка, — ответила старуха, не трогаясь с места.
Асли не возразила. Она вошла в комнату, вынесла оттуда небольшую подстилку и попросила мать сесть на нее. Старуха неохотно покорилась.
Асли направилась в сад, где работал ее супруг. Проходя по аллее, в которой росли розовые и сиреневые кусты, она срезала ножницами, висевшими у нее сбоку, большую белую розу и приколола ее к груди. Потом набрала еще много роз и связала прелестный пёстрый букет для обеденного стола.
— Мамочка! — окликнула ее издали маленькая Ашхен.
Мать подошла.