По дороге Костик стал напевать какую-то блатную песенку про паровоз, где часто повторялось: "Курва буду, не забуду этот паровоз..." Напевал тихо, почти про себя, но Комову казалось странным и даже кощунственным, что Карцев позволяет себе это, когда кругом наши убитые. "Как он может?" - думал он, поглядывая на товарища, не понимая, что тот отвлекает себя и свои мысли от того, что было, что есть и что может быть впереди.
Двинулись к немецкой обороне, шли вдоль хода сообщения, тянувшегося от крайней избы к блиндажу. Из блиндажей вился ход уже к окопам... Все сделано было добротно, толково и по всем правилам.
- Умеют, гады! - вырвалось у Костика. - Теперь понятно, почему эту деревуху наши почти два месяца не могли взять.
- А как же мы взяли? - еле слышно спросил Комов.
- Не знаю, - пожал плечами Костик. - Мачихин сказал - "дуриком", а по-моему, оплошали малость фрицы, всерьез нас не приняли.
Справа виднелся развороченный танковым снарядом дзот. Взрывом выброшены были и искореженный пулемет, и сам пулеметчик. Комов отвернулся от трупа. Костик бросил взгляд, поморщился и сказал:
- Давай в блиндаже посмотрим.
Женя кивнул, и они стали спускаться в блиндаж. Спустились, свет от приоткрытой двери высветил труп немца с развороченной раной в животе.
- Кто это, интересно, сработал? У кого из нас СВТ? Здорово резанул, все кишки наружу, - поморщившись, но бодро сказал Костик.
Женька отвернулся, смотреть на это было страшновато, и у него пропало желание искать здесь что-то. Карцеву тоже, видать, не очень-то хотелось тут копаться, но он все же оглядел все внимательно. Ничего стоящего не найдя, выкарабкались из блиндажа. Идти к развороченному дзоту Женя отказался, хватит с него и этого трупа, не будет он рыскать по блиндажам.
- Подбодрись, малыш, - вспомнил Карцев о бутылке и вынул ее из кармана.
Комов долго раздумывал, потом нерешительно согласился:
- Ну, если глоток... Может, согреюсь.
- Конечно. Меня колотун сразу перестал бить, как принял дозу.
Комов глотнул немного и совсем неожиданно для Карцева попросил закурить.
- Дам фрицевскую сигарету. Держи. Итак, мальчиша, посвящаю тебя в солдаты, - усмехнулся Костик, хлопнув его по плечу.
Комов неумело затянулся и раскашлялся... Карцев поглядел на него, покачал головой и отошел, подумав, что таких мальцов на войну брать ни к чему. Пройдя немного, увидел он связистов, тянущих связь, тоже в измазанных, грязных шинелях, с серыми, усталыми лицами. Видно, не раз фрицы своим огнем утыкали их на поле в воронки. Глянул он и на кажущийся очень далеким лесок, из которого начали они наступление, и подумал, что ежели выбьют их немцы из этой деревни, то вряд ли кто доберется живым, и стало ему страшновато - нет у них тылов, и подмоге не добраться, и связь перебьют сразу, так что все это - мартышкин труд. Хотел сказать связистам, да раздумал, отошел в сторонку и хлебнул глоток от зябкости, которую ощутил, когда глядел на поле и на такую дальнюю передовую.
У одной из изб, на завалинке, сидели папаша, бывший парикмахер Журкин и другие ребята. Папаша, смоля длинную закрутку, как всегда, что-то вещал:
- Помню, в германскую энто дело, то есть бой первый, обставляли сурьезнее: бельишко чистое надевали, поп молебен служил, письма родным карябали... А сегодня с ходу пошли, будто в игру играем. И, кстати, без разведки сунулись. Ведь энтих фрицев здесь батальон мог быть, они бы нас тут враз всех прикончили, и танки не помогли бы... В ту войну так не делали...
- Рота их здесь была, а может, и меньше. Небось, начальство знало, заметил один из бойцов.
- Ни хрена твое начальство не знало... Нам бы, Карцев, когда стемнеет, хотя бы энти спирали Бруно перетащить на конец деревни, а то ничего впереди, ни окопчиков, ни заграждений, а фрицам сейчас ихнее начальство за то, что деревню оставили, мозги вправляет. Как бы они ночью выбивать нас не стали. Ты на начальство, - обратился папаша к тому бойцу, - особо не рассчитывай: помкомбата у нас сопляк, ротный уж больно ученый, а политрук - что? Он только болтать может. На войне, брат, каждый солдат лишь на себя надеяться должон. Верно, Карцев?
- Верно, да не все. Ротный у нас дело знает... Но, говорят, немцы ночью не воюют, а к рассвету надо быть наготове.
Эти Костины слова подействовали на всех успокаивающе. И верно, все болтают, что фриц ночью спать любит, а к утру они передохнут малость, поспят хоть несколько часиков, а там со свежими силенками дадут фрицу прикурить, ежели он, гад, сунется. Хотя окопов с того конца деревни и нет, но воронок тьма, деревца есть, ну и за фундаментами сгоревших изб укрыться можно. Ежели танки не попрут - отобьются, а ежели попрут - тогда хана. О танках, видать, почти все одновременно подумали, потому что кто-то сказал, что неужто сорокапяток не подкинут, без них не выдержать.
- Раньше ночи и не мечтай. Как они их через все поле потянут на виду у фрицев... Да и ночью вряд ли, от ракет светло, как днем. Вот, может, на самом раннем рассвете... - сказал папаша.
Парикмахер Журкин сидел, положив руки на колени, и смотрел в никуда отсутствующим взглядом. Рядом прислонил он винтовку СВТ с окровавленным штыком-кинжалом. Карцев сразу смекнул, что это, выходит, Журкин фрицу пузо распорол. Вот уж не подумать на него, мужичонка хлипенький. да и трусил на поле здорово, один раз его ротный за шкирку поднял с земли, второй - Карцев прикладом в спину погнал, а гляди-ка, угрохал немца. Хотел было Карцев спросить, как это он с таким верзилой управился, но тут завыли над ними мины, застрекотали пулеметы. Глянули на поле и увидели, как залегли там несколько солдат с двумя станковымн пулеметами.
- Пулеметики-то нам к делу, - заметил папаша. - Только не пройдут.
Но пулеметчики отлежались, переждали огонь, потом рванули рысцой, вновь залегли, снова рванули и минут через пятнадцать достигли деревни. Лица белые, руки дрожат. Сбились возле избы и задымили.
- Ну, как дорожка? - спросил Костик.
- Иди ты... - проворчал пожилой усатый пулеметчик.
Костик и пошел, но не туда, разумеется, куда послал его усатый, а на другой край деревни. Кабы не так ответил пулеметчик, дал бы им Костя глотнуть трофейного шнапса, но раз послали, хрен-то им... По дороге наткнулся он на ребят, все так же сидящих у избы и смолящих махру. Сержант Сысоев стоял перед ними прямой, подтянутый, будто и не из боя. Подошел, остановился послушать разговор, который вели солдатики.
- Вот, разводили панихиду перед боем, - а живые, и деревню взяли, - это Сысоев выступал.
- Мы-то живые, а скольких положили, царствие им небесное...
- Опять, папаша, за религиозную пропаганду взялся? Предупреждаю, повысил голос на последнем слове сержант.
- А ты сам-то, сержант, неужто за весь бой ни разу о Боге не вспомнил? - оставил папаша без внимания строгое "предупреждаю".
- А чего о нем вспоминать? Без него деревню взяли.
- Ох, сержант, не гневи Господа. Вот выбьют нас фрицы отсюдова, да порасстреляют всех на поле, как драпать будем.
- Я вам подрапаю! И думать забудьте. И чтоб я таких разговорчиков больше не слышал. Слыхал, Карцев, уже драпать приноровились? Ну и народ, воюй с такими.
- Танки пойдут, не устоим, сержант, - сказал Костик.
- И вы туда же!
- А почему сорокапяток нет? - спросил кто-то.
- Будут, - уверенно заявил сержант.
- Ты, сержант, о Боге не думал, потому как сзади цепи шел, а нам-то пульки-то немецкие прямо в грудь летели, страхота страшная была. - сказал кто-то из ребят.
- Позади шел, как ротный приказал, людей подтягивать. Но там не лучше. Вы впереди не видали, как ребят косило, а я видел... - Опустил голову Сысоев и сжал кулаки.
Бойцы посмотрели на него с удивлением: неужто людей жалеет службист этот?
Папаша тоже оглядел сержанта, сказав:
- Это верно, в наступлении что впереди, что позади - все равно у фрица на виду. Но ты молодец, сержант, думал я, хвастал ты насчет Халхин-Гола. Значит, медалька твоя не зазря.
- Вы мне комплименты не делайте, скидки не будет.