Прежде чем мы рассмотрим эту дерзкую еретическую теорию, нам следует обратить внимание на последнюю фразу Кардозо, в которой, как я полагаю, содержится ключ к пониманию существенных аспектов саббатианства. Глубочайшей психологической основой этой новой теории было парадоксальное религиозное самоощущение многих бывших марранов и их потомков, составлявших изрядную часть сефардского еврейства. Если бы не своеобразная психологическая подготовка марранов, вернувшихся к иудаизму после насильственного крещения в Испании, обсуждаемая теологическая доктрина не могла бы получить столь широкого распространения в еврейской религиозной среде. Но бывшим марранам эта доктрина была созвучна, от кого бы она ни исходила. Что же до Авраама Кардозо, который более прочих идеологов саббатианства преуспел в распространении этой доктрины, то о нем мы знаем, что он в самом деле был из марранов, и его слова о необходимости внешнего вероотступничества проистекают из конкретного личного опыта.
Ученые, изучающие теперь, в наши дни, историю испанских марранов, научили нас видеть противоречивость, внутреннюю сложность и двойственность их религиозного самосознания. «Облачение в одежды принужденного» оправдывалось многими из них с помощью своеобразнного истолкования классических текстов – истории Эстер и некоторых библейских стихов, звучащих достаточно туманно для того, чтобы выдержать подобную интерпретацию. Расшатанное иудейское самосознание марранов не воспринимало вынужденное отступничество как неисправимый грех (см. респонсы «Двар Шмуэль», § 45; M. Zimmels, Die Marranen, pp. 79-80). Теперь же возникла целая религиозная метафизика, вознесшая их поступок на высокий духовный уровень и увенчавшая самого Избавителя венцом принужденного. О различных выводах, которые могли быть сделаны из этой оригинальной теории, мы будем говорить ниже, а здесь нам нужно задуматься над ее сутью.
Освобождение, согласно этой теории, не соответствует древнему национальному мифу в том виде, как его понимают доныне народные массы. Миф надлежит «исправить», выискав в нем намек на двузначность, которая объяснит вероотступничество Избавителя. Возможно, что на раннем этапе сторонники этой теории рассматривали схождение мессии в клиппу как более или менее случайный аспект его миссии, «подобно тому, как было у Давида с Ахишем, царем Гата» (см. Самуил I, гл. 21 и 27), но уже скоро саббатианцами была осознана необходимость поставить это удивительное деяние Избавителя в самый центр обновляемой ими мессианской доктрины. В деле Освобождения есть трагическая основа; признание этого факта требовалось обосновать, опираясь на еврейские чувства, обращаясь к еврейским источникам. Соответственно, в данной связи развивался процесс, уже имевший место в период становления христианства, но – с одним важным отличием: если христианам было необходимо объяснить «бесславную смерть» Иисуса, то для саббатианцев подобная задача ставилась в связи с вероотступничеством мессии, так что связанный с этим парадокс становился еще острее.
Другая важная идея, получившая развитие в мессианской доктрине саббатианцев, звучала и прежде в аггадической литературе, но ее потенциал раскрылся только теперь, когда она соотнеслась с мировоззрением, для которого приход мессии был совершившимся фактом. Это идея «новой Торы», которую даст мессия, и ожидаемая в преображенном мире отмена заповедей Торы, дарованной на Синае.
Нельзя сказать, что данное представление характерно для иудаизма вообще и оно, тем более, никогда не имело у евреев силы догмата. Многие еврейские авторитеты решительно оспаривали эту точку зрения в прошлом. Но она, тем не менее, представлена в некоторых мидрашах. И поскольку спор этот не касался предметов конкретных и актуальных, он остался в иудаизме неразрешенным. Даже те, кто грезил о «новой Торе», не занимались обсуждением вопроса о том, каким образом и в каком объеме мессия отменит заповеди Синайского Откровения. Однако теперь проникнутая марранским духом доктрина саббатианцев обнаружила в этих идеях колоссальный потенциал и адаптировала их к своим нуждам.
Теория необходимого вероотступничества мессии никоим образом не вытекала из классической литературы иудаизма. Она родилась из наложения конкретного факта – обращения Саббатая Цви – на новое религиозное самоощущение многих его последователей. Однако теперь, когда саббатианцы обратились к древним источникам в поиске обоснований для этой своей теории, у них родился совершенно новый религиозный язык. Он родился из отдельных библейских стихов, взятых полностью или частично и перетолкованных соответствующим образом. Из аггадóт, на возможное звучание которых прежде не обращали внимания. Из парадоксальных речений, сохранившихся в каббале и в разного рода темных углах традиционной еврейской литературы. Все это, взятое вместе, составило материал для небывалой в истории иудаизма теологической доктрины.