Сколько смятения и сколько дерзости мы находим в этих словах! Сколько страсти по истинной вере и сколько презрения к Изгнанию! Саббатианцы, бывшие подлинными революционерами от религии, не остановились перед тем, чтобы открыто и даже с энтузиазмом провозгласить, что евреи на протяжении веков молились чужому, равнодушному богу, и потребовать в данной связи глубочайшей реформы иудаизма. Нам легко уличить саббатианцев сегодня в том, что они несут чепуху, но как трудно было их современникам устоять перед этим натиском революционной веры, бившим в самое сердце еврейской религии и угрожавшим ее устоям! Мы можем понять гнев раввинов, объявивших непримиримую войну этому «посольству злых ангелов» [33]. Противники саббатианства не хотели революции в еврейском доме и делали всё от них зависящее, чтобы исторгнуть «верующих» за черту отчуждения. И – тем не менее: насколько еврейской была эта воля саббатианцев, желавших начать всё с начала! Как завораживает их убежденность в том, что с окончанием Изгнания следует положить конец жизни в изгнании и вере в изгнании, вернувшись к первоисточникам истинной веры!
Именно здесь мы находим начало тенденции, усилившейся затем в саббатианской среде, причем особенно – у нигилистов: опираться в основном на Писание и на аггаду. При этом они и здесь были верны главному закону своего бытия – смелому парадоксу: чем более странной, чем более смущающей разум была аггадá, тем с большей охотой трактовалась она как символическое выражение «тайны веры».
Как я уже отмечал, саббатианцы вели между собой горячие споры о том, что именно представляет собой «тайна Божества». В данной связи нам известны истолкования, рознящиеся в тех или иных деталях с учением Авраама Кардозо. Все саббатианские авторы использовали термины Зогара и лурианской каббалы, но они наполняли их иногда совершенно разным смыслом. Особенно хорошо нам известны теоретические сочинения Нехемьи Хайона, Шмуэля Примо и Йонатана Эйбеншюца, посвященные этой центральной для саббатианства теме. В них заметна попытка утвердить единство Божества, существующего в трех Лицах: Первопричина, именуемая гипостатически Аттикá Каддишá («Святой Старец» или «Древний Святой»), Бог Израиля, именуемый Малкá Каддишá («Святой Царь»), и Шехина. При этом все саббатианские авторы, как бы они ни расходились между собой в конкретных вопросах, занимаются решением проблемы, которая почти не рассматривалась до них старой, несаббатианской каббалой: отношения между гипостатически понятой Первопричиной, Богом Израиля и Шехиной, именуемыми здесь общим именем тлат кишрей ди-мехейманýта – «три узла веры» (или «три звена веры»). Но, в то же самое время, умеренное саббатианство характеризует упорный отказ увязать эту гностическую доктрину с учением о воплощении Божества. И вообще, в трудах умеренных саббатианцев часто встречается резкая критика тринитарной догматики христианства.
Некоторые из умеренных полагали, что «тайна Божества» еще не раскрылась полностью. В период великого пробуждения, связанного с первым появлением мессии, то есть до 1666 года, «пророкам» дано было право приоткрывать эту «тайну» даже за пределами Земли Израиля, однако теперь, в переходный период, когда умы и сердца смятены, ситуация изменилась. Ведь, с одной стороны, Шехина уже «привстала из праха», но, с другой, она «еще не вернулась на свое законное место полностью, поскольку будь это так, мы бы не оставались сегодня в Изгнании».
Эти слова принадлежат р. Аврааму Ровиго, записавшему их через тридцать с лишним лет после вероотступничества Саббатая Цви, в «тайну» которого он несомненно верил, подобно другим саббатианцам. На мой взгляд, эти слова в точности выражают психологию умеренного саббатианства и позволяют понять, каким образом многие раввины, не отказываясь от своего статуса и связанных с ним мировоззренческих установок, могли принадлежать к саббатианскому движению. Они полагали процесс Освобождения начавшимся, но совершившимся на данном этапе лишь в малой мере. Завершением этого процесса станет состояние, при котором «Святой, благословен Он, поднимет ее из праха». Иными словами, к настоящему времени Шехина уже «привстала из праха», но «пока Он ее не подхватит, считается, что она остается в Изгнании» [34]. Принимавшие эту символику естественным образом приходили к выводу о необходимости сохранять иудаизм в его традиционных исторических формах. Даже отмененный было обычай Тиккýн хацóт, сутью которого является сопереживание изгнанной Шехине, был восстановлен со временем в этих кругах.