Подведем итоги: умеренное саббатианство осознанным образом сохраняло праксис традиционного иудаизма, совершая при этом глубокую внутреннюю ревизию его взглядов и ценностей. Мы можем говорить в связи с этим о внутреннем кризисе, не имевшем – или почти не имевшем – внешнего выражения. И поскольку религиозное сознание умеренных саббатианцев запрещало себе искать средства самовыражения в мире внешнего действия, вся энергия этого направления была обращена вовнутрь. Здесь мы согласимся, однако, с противниками саббатианства, которые полагали, что внутреннее разрушение не менее опасно, чем внешнее. Всякий, кто прочитает трактат Шем Олáм («Вечное Имя»), написанный р. Йонатаном Эйбеншюцем и приоткрывающий, в форме традиционного полемического рассуждения, присущее автору понимание «тайны Божества», признáет, что в сердце ортодоксального иудаизма разверзлись бездны, из которых ключем забили новые воды. Для одних это были воды спасения и обновления, для других – мутные воды греха и порчи.
V
Мы видели, что центральным пунктом в мировоззрении умеренных саббатианцев было признание отступничества мессии уникальным актом. Мессия одинок на своем пути в глубины нечистоты и ситрá ахорá [35]. «Господь один водил его» (Втор. 32:12) и, в переносном смысле, «Господь одного его [мессию] водит [там]». Мессия должен был оказаться во власти «чужого бога», не послужив ему при этом. Огромное напряжение между внешним и внутренним, постулируемое саббатианской доктриной, приобрело, с точки зрения умеренных, легитимно полное выражение только в личности и поступке мессии. Для остальных этот парадокс должен остаться фактом веры, не имеющим выражения в религиозной практике. Таким образом, в своей умеренной версии саббатианство возвело ограду вокруг «чуждой святости» и удалилось от нее, насколько это возможно. Считалось правильным и предустановленным свыше, что поступок мессии останется для евреев невероятным теологическим скандалом, а не примером для подражания.
Но возведенная умеренными ограда не была особенно прочной. Как можем мы оставить мессию одного в этой страшной битве с клиппóт? – вопрошали радикально настроенные саббатианцы. Можем ли мы не прийти к нему на помощь? Ведь и в наших сердцах уже занялось это славное пламя Освобождения! Озаренные им изнутри, мы просто обязаны поддержать Избавителя в его тяжком сражении. Отдадим же и мы себя во власть нечистоты! Наполним нечистоту силой святости так, чтобы она лопнула изнутри. Спустимся в бездну – и она не сможет над нами закрыться!
Таков был идейно-психологический фон мощнейшего нигилистического взрыва в радикальном саббатианстве. Этот взрыв имел религиозные корни, но к ним очень скоро присоединились и совершенно другие факторы – такие, как таящееся в глубине человеческой души анархическое начало, стремление ко вседозволенности, разрушению первооснов и т.п. Иудаизм на протяжении веков учился подавлять эти инстинкты, но иммунитет еврейской традиции перед соблазном анархии оказался не вечен. Когда революционное возбуждение, связанное с переживанием мессианской свободы, дало право голоса этим инстинктам, их действие в еврейской среде оказалось исключительно мощным. Осененные мистическим ореолом, они вершили теперь свой тиккýн в противоположном святости.
И еще: внешняя реальность разочаровала саббатианцев. Их вождь, в которого, как полагали, вселилась душа Бар-Кохбы [36], не вышел на последнюю битву в видимом мире. Таким образом, между внутренней и внешней реальностью разверзлась пропасть. И когда саббатианцы решили отдать предпочтение внутреннему, в их среде стали закономерным образом развиваться теории, низводящие ценность внешнего всё ниже и ниже. Именно в этой точке мессианизм превращается в нигилизм. Новое ощущение свободы, обманувшее в историческом и политическом измерениях, искало себе выражения в нравственной сфере.
Психология радикального саббатианства, будучи, как уже отмечалось выше, совершенно марранской по своему характеру, несла в себе двойной заряд парадоксального экстремизма: тот, кто внешне и внутренне одинаков, не может быть истинно «верующим» (и в конце XVIII века Я. Франк заявлял: «А я говорю вам, что тот, кто внутренне таков, как и внешне, не войдет в эту мудрость»). Соответственно, и та вера, которую человек способен декларировать публично, не может быть истинной. Что же до «истинной веры», то она обязана быть тайной, и в общении с непосвященными «верующему» подобает от нее отрекаться - ведь она представляет собой семя будущего, заложенное в почву души, и ей надлежит быть сокрытой, пока будущее не произрастет. Иными словами, все мы обязаны быть «принужденными».
35
36