Эта Дева также ни что иное, как божественная Премудрость, которую мы ищем и которая должна занять место смерти среди «управителей мира». Сейчас она обитает в высокой башне, сокрытая от взоров всего живого, и все наши «дикие поступки», в сравнении с которыми был сущей безделицей «чуждый огонь», принесенный на жертвенник сыновьями первосвященника Аарона (см. Лев. 10), направлены лишь на то, чтобы достичь ее. И она же есть «святой змей», охраняющий сад, а тот, кто вопрошает: «Что делает змей в раю?», ничего не уразумел (этот вопрос, заданный Франку знатоком Торы из числа его учеников, почерпнут из Сéфер ха-Пелиá, 95д, и он приводится также в книге Ялкýт ха-Реувени, популярной у саббатианцев в XVIII в.).
Никто не дошел еще до этого «места Эсава», где обретаются Дева и подлинное Освобождение, но его скрытый свет первыми узрят «верующие», которым надлежит ныне стать настоящими воинами в битве за него.
Такова основная линия в учении Франка, охарактеризованная мною выше как миф религиозного нигилизма. Человек, оперирующий такими терминами и понятиями, чужд рациональной аргументации; он полностью обитает в мире мифа.
Более того: любой человек, знакомый с историей религиозных идей, мог бы уверенно заключить, что это антиномический миф II века н.э., типичное произведение гностиков-нигилистов школы Карпократа [60]. Трудно поверить, что учение подобного рода могло получить распространение среди польских евреев накануне Французской революции, причем ни сам «учитель», ни его адепты даже не подозревали, чью традицию они возрождают! И не только общее направление мысли, но даже отдельные термины совпадают здесь зачастую. Но наше удивление станет меньше, если мы вспомним, что и те, первые религиозные нигилисты, жившие во времена таннаев [61], мыслили в рамках библейского мира, хотя и переворачивали его ценности с ног на голову. У них тоже Эсав и Бил'ам становились служителями «благого бога», змей в райском саду – символом Освобождения, а «знание» (гнозис) и «божественная Премудрость» указывали человеку, порабощенному злым демиургом, способ избавиться из-под его власти через упразднение заповедей Торы. Учение «благого бога», бывшего в понимании гностиков «чуждым» творению, так же требовало от человека «чуждых» (или «диких») поступков, попирающих Закон Моисея, который понимался ими как неблагодатный закон вспыльчивого демиурга.
Грядущее «созидание», обещанное Франком ученикам после того, как они «придут к Эсаву», должна выразить Торá дэ-Ацилýт, законы которой пока не открылись. Однако сейчас, на переходном этапе, в бездне, у «верующих» нет иной миссии, кроме тотального отрицания и разрушения. И когда мы пытаемся понять учение о предельной вседозволенности, которое Франк проповедовал своим ученикам, нам, как я полагаю, не найти лучшего объяснения данному феномену, чем то, что было предложено философом Гансом Йонасом в его замечательной книге о гностицизме (Hans Yonas, Gnosis und spätantiker Geist, 1934, т. I, стр. 234), где он анализирует этику имморализма, получившую развитие у религиозных нигилистов II века, также полагавших себя «взошедшими».
Спиритуалистическая мораль этих пневматиков одержима революционным порывом и она не останавливается перед осуществлением своих идей в форме конкретного действия. Доктрина имморализма недвусмысленно отвергает все традиционные нормы поведения человека, предается ощущению полной свободы и видит в своей способности воспринять вседозволенность доказательство собственной правоты… Эта идея полностью зиждится на концепции пневмы как особого духа, дарованного в качестве привилегии свыше новому типу людей, не подвластных более тем обязательствам и стандартам, которые господствовали в тварном мире до настоящего времени. В отличии от обычного человека, психика, пневматик свободен от любых предписаний нравственного и религиозного закона… ничем не ограниченное поведение ему не просто дозволено - оно является позитивной реализацией этой свободы. Ее использование сопровождается анархическими проявлениями и кризисом переходного состояния. Нигилизм «междуцарствия» заполняет период беззакония – между двумя законоустроениями, старым и новым, - с помощью произвола «я», стяжавшего вседозволенность и дерзнувшего освятить грех. Эта тотальная анархия принимала особое направление через враждебную реакцию чувства в отношении господствующих законов жизни, через потребность определить себя ясным образом в сравнении с прочими представителями человеческого рода и, наконец, через бунтарскую идею вызова «божественным» силам, правящим в этом мире и охраняющим старые нормы морали… Здесь присутствует и еще один, дополнительный, мотив: отказ от всех обязательств, в котором, помимо обиды на «управителей», есть провозглашение бунта и даже бунт как таковой. В заявлении об отказе от обязательств раскрывается революция, сбросившая с себя спекулятивные покрова. Именно поэтому учение о вседозволенности стоит в самом центре переворота, произведенного гностиками в религиозной мысли. Мы можем усмотреть в этом учении изрядную долю высокомерия, желавшего исчерпать как помыслом, так и действием ту «отвагу», которой кичится гностик, уповающий на свою особую «духовную» природу. Люди и прежде бывали склонны упиваться большими словами, особенно в революционную эпоху.
60