Однако именно в этом пункте с Балабаном трудно согласиться, и в данной своей работе я попытаюсь хотя бы тезисно показать, что с точки зрения «верующих» саббатианское движение оставалось единым и после того, как какие-то его группы обратились для видимости в ислам или в христианство. При этом саббатианство может быть по-настоящему понято только в целом и именно как иудейское религиозное движение, хотя в отношении некоторых его групп данное утверждение многим покажется парадоксальным. На мой взгляд, от веры в мессианство Саббатая Цви к позднейшему религиозному нигилизму саббатианства и франкизма ведет ясная линия диалектического развития. Промежуточным итогом этого развития стала невыносимая и разрушительная для традиционного иудаизма доктрина, согласно которой «упразднение Торы является ее исполнением». Но на следующем этапе от нигилизма, предъявляющего себя как религиозная позиция и основанного на религиозных источниках, состоялся естественный переход к новому миру Хаскалы и секуляризма. Иными словами, саббатианцы, оставшиеся на еврейской почве, оказались впоследствии союзниками Хаскалы. Они прокладывали ей дорогу, они и их дети стали ее активными агентами, утратив веру в Освобождение, которое принес им в XVII веке Саббатай Цви.
На этих страницах я попытаюсь показать, в чем состояли основы религиозной доктрины саббатианства, в различных ее проявлениях. Через это, я полагаю, станет понятно, что кризис иудаизма в поколениях после отмены ограничений гетто был в существенной мере предуготовлен изнутри – в сокрытых уголках еврейской души и в святая святых каббалы. В стенах гетто жили во множестве отдельные люди и целые группы людей, для которых соблюдение практических предписаний иудаизма носило сугубо внешний характер, тогда как их внутренняя, духовная жизнь и связанный с нею свод представлений уже изменились необратимым образом. До Французской революции не создавалось необходимых исторических предпосылок к тому, чтобы эта метаморфоза проявила себя открыто как революционная сила. Не имея выхода вовне, она совершалась в еврейском сознании исподволь, но мы совершим большую ошибку, не обнаружив логических связей между саббатианством и еврейским секуляризмом XIX века.
Страстная жажда Освобождения, выразившая себя столь трагическим образом в религиозном нигилизме саббатианцев, не может служить свидетельством действия одних только разрушительных сил. Напротив, историк обязан увидеть и показать в этой напряженной коллизии позитивный импульс. Рядом с разрушением – волю к новому созиданию, рядом с попранной нормой и оргиастикой – жажду новых метафизических оснований. Непросто преодолеть психологические трудности, связанные с серьезным изучением саббатианства, и неудивительно, что до поколения, переживающего ныне возрождение Израиля, ни у кого из еврейских ученых не доставало для этого духовной свободы. Лишь новое национальное движение в еврействе открыло нам глаза на то, что казалось еврейскому обывателю в XIX веке бессмысленным наваждением.
Но при этом и в нашем поколении ощутимо гнетущее давление прошлого. Современная еврейская историография еще слишком сильно зависит в своих оценках от суждений и осуждений, вынесенных создателями общей картины еврейской истории, жившими в XIX веке. Мы давно уже покинули точку, стоя на которой наши предшественники видели то, что видели. Мы с полным на то основанием многократно провозгласили необходимость качественно иного подхода к еврейской истории - подхода национального, отказавшегося от лозунгов ассимиляции и от связанной с ними методологии. Но мы лишь начинаем делать конкретные выводы, обусловленные этим изменением, причем делать их в связи с частными, практическими вопросами оказалось намного труднее, чем на уровне общей историософской схемы. Применительно к сложной саббатианской теме только два человека обнаружили до настоящего времени признаки нового, более глубокого и адекватного понимания изучаемых историками проблем. Это Ш.И. Иш-Хоровиц в работе «Откуда и куда» и З. Рубашов [9], автор ряда важных статей, среди которых особого упоминания заслуживает изданная отдельной брошюрой «На руинах франкистского дома». Но немногие обратили внимание на новаторство этих авторов.
И тут я должен сделать еще одно замечание. Иногда от объективного обсуждения проблем саббатианства и франкизма отмахиваются, ссылаясь на то, что эти явления носили характер болезненный, патологический. Соответственно, предполагается, что связанная с ними проблематика более подобает для интереса врачу, чем историку, и даже историку религии. Но мы уже удостоились статьи Быховского «Франк и его секта в свете психиатрии» (в 14-м сборнике «Ха-Текуфá») и могли убедиться в том, что подобный подход не дает ученому действенных инструментов для понимания религиозного нигилизма. Вполне очевидно, что Франк был больным человеком, с точки зрения теории психосексуальных перверсий. Равным образом не подлежит сомнению и то, что среди саббатианцев вообще встречались во множестве типы, способные заинтересовать медицину. Таких много во всяком радикальном движении, живущем особым накалом внутренней страсти, часто – на грани психиатрической нормы. Но что нам дает констатация этого факта? Ведь нас интересует не облик конкретного человека, а то, каким образом он сумел повлиять на очень значительное число нормальных людей. Мы пытаемся осознать, почему и как многие тысячи евреев находили в дебрях саббатианства убедительный ответ на свои вопросы и устремления. Диагноз усердного психиатра ничуть не приблизит нас к лучшему пониманию связанных с этим проблем.
9