— Я тоже выпила снотворное. Хотела, чтобы мы ушли все вчетвером…
— Вчетвером?
— Я и трое… моих детей. Думала, мы встретимся там, наверху…
— Наверху? И ты веришь в эту бурду? — вскрикнула Марианна.
Эмманюэль метнула в нее взгляд, хлесткий, как пощечина. Как она смеет перебивать? Ведь она должна дойти до конца. Вот только конец пути уже обозначился.
— Вот только ты проснулась, да?
Она кивнула, задыхаясь от муки.
— Я и Тома, — наконец удалось ей проговорить.
Услышав это имя, Марианна вздрогнула.
— В больнице мне сказали, что Амандина и Сильвен умерли, а Тома впал в кому. Меня нашли как раз вовремя. Почему они не дали мне уйти? Почему?
— Ты должна была позволить, чтобы детей забрали в приют… Ты бы могла их когда-нибудь забрать.
— Нет, я знала, что если нас разлучат, то навсегда! — отчаянно защищалась Эмманюэль. — Это было невыносимо! Тебе не понять!
Она зарыдала. Марианна плотнее завернулась в одеяло. Непростое чудовище эта мадам Фантом.
— Если бы ты знала, как я сожалею! — простонала она. — Как я могла такое сотворить!.. Убить тех, кого любила больше всего на свете! Ради кого жила.
Рыдания становились все неистовей. Марианна пожалела, что подтолкнула ее к таким ужасным откровениям. Будто открыла затвор шлюза и потоки грязной воды хлынули в камеру. Но рано или поздно это все равно бы вышло наружу. Слушая, как она плачет, Марианна погрузилась в собственную боль. Аспирин принес облегчение, но сейчас опять болело все тело. Да и ломка спешила присоединиться к банкету. С каждым вздохом становилось все тяжелее.
Скоро станет невозможно терпеть. Надо подумать о чем-то другом.
— А… Тома? — спросила она.
Эмманюэль вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Все еще в больнице… Судья говорил, что он выживет. Я даже не могу пойти навестить его! Я больше никогда его не увижу!
— Да увидишь, увидишь! Он сможет прийти к тебе на свидание. Когда поправится. Сколько ему лет?
— Четырнадцать. Он и говорить со мной не захочет после того, что было!
Марианна смотрела, как Эмманюэль ломает руки, как наливаются кровью ее глаза. Ясно представляла себе, как ее сердце вот-вот расколется, даст трещину под грузом вины. Но сочувствовать не могла. Просто попыталась найти какое-то утешение.
— Откуда ты знаешь… Может быть, он придет тебя навестить, и ты объяснишь, зачем это сделала…
Эмманюэль отрицательно покачала головой:
— Я хотела умереть! Я и сейчас хочу умереть!
— Ты нужна Тома… Ты не можешь так с ним поступить! Не имеешь права!
Марианна поражалась самой себе. Что на меня нашло с этой хреновой моралью? Раз она хочет умереть… Так ли, иначе, все вдребезги. Сын станет ее ненавидеть, и с каждым днем все сильнее. Жизнь ее пошла насмарку. Стало быть…
А моя? Разве моя не пошла насмарку? В конце концов, что мне за дело до ее жизни и ее проблем? Нужно быть совершенно больной, чтобы убить своих детишек…
Эмманюэль высморкалась в туалетную бумагу.
— А ты? Ты здесь за что? — продолжала она, закинув в рот анксиолитик, словно мятную конфетку.
— Не хочу об этом говорить.
Такой отказ задел Эмманюэль, она-то ведь излила душу полностью, без оглядки.
— Тебя судили? — спросила она после долгого молчания.
— Да.
— И сколько тебе осталось сидеть?
— Столько, сколько осталось жить.
— Мой бог!..
— Нет никакого бога! — вскричала Марианна в ярости. — Это все фигня! Трюк, чтобы люди не испытывали боли! Ты что, вообще не врубаешься?!
Она вдруг отчаянно заметалась. Что оживило недуг: трагическое признание, которое она только что вынесла, или приступ гнева? Все тело ее напряглось самым ужасным образом. Спазмы сотрясали ее, спина выгибалась, руки непроизвольно стискивались. Будто на нее нападали со всех сторон, кололи множеством невидимых кинжалов. Она расслаблялась на несколько секунд, закрывала глаза. Потом наступал следующий кризис. Эмманюэль беспомощно смотрела, как она бьется в припадке.
— Пусть придет начальник! — простонала Марианна.
— Начальник?.. Но как это устроить?
Марианна резко отбросила одеяла, попыталась встать и сразу рухнула на пол. Эмманюэль тут же бросилась к двери, забарабанила своими хрупкими кулачками.
— На помощь! — кричала она. — Сюда, скорее!
Она неустанно повторяла эту литанию, то и дело оглядываясь на сокамерницу, свернувшуюся клубком на полу. Через пять минут глазок наконец открылся. Моника заглянула в сто девятнадцатую, но осталась в коридоре.