Она молча заплакала, уткнувшись лбом в колени. Минуты тянулись долго, возвещая ночь, полную ужаса. Мне не выстоять без его помощи. Я умру. В страшных мучениях.
Я хотела одного: пусть бы он сказал, что это и для него имело значение. Я бы могла это хранить в самой глубине. Я выставила себя на посмешище. Как никогда. Выказала слабость как никогда. Потеряла то немногое, что имела.
Заслышав шаги в коридоре, Марианна подняла голову. Дверь заскрипела, в камеру ворвался свет. Это он. Он вернулся. А ей даже не вытереть слез. Хотя так хочется их скрыть.
— Забыл расковать тебя, — буднично произнес он. — Встань, сниму наручники.
Марианна не двинулась с места, глядя на него с трогательным сокрушением. Нужно было использовать эту последнюю возможность. Но Даниэль казался таким же равнодушным, как тюремные стены.
— Я извиняюсь, — пролепетала она с почти непомерным усилием.
— Вставай! Иначе останешься скованной на всю ночь.
— Я попросила прощения…
— Я понял. Но мне все равно. Слишком поздно. Я пришел не затем, чтобы тебя слушать.
Марианна встала и повернулась к нему спиной.
Когда наручники были сняты, она развернулась и посмотрела ему в лицо с молчаливой мольбой.
Но он, казалось, даже ее не видел. И уже уходил.
— Погоди!
Ключ в замочной скважине. Гаснет свет.
— Пожалуйста, Даниэль!
Марианна впервые произнесла его имя в полный голос. Он уже держался за дверную ручку.
— Чего ты еще хочешь?
Она с облегчением вздохнула. Может быть, у нее еще остался шанс.
— Просто поговорить… Пожалуйста!
За несколько секунд два раза произнести «пожалуйста»: личный рекорд! Даниэль оценил это и обернулся. Она и в полутьме различала его торжествующую улыбку. Марианна глубоко вздохнула:
— Прости, что так говорила с тобой.
— Нетрудно, да? Нападаешь, а когда видишь, что дело плохо, просишь прощения.
— Думаешь, просить прощения легко? По-моему, нет ничего труднее…
— Ты боишься, что я тебя оставлю изнывать в нищете! Боишься ломки, а, Марианна?
— Все верно. Но ведь это тебе и нравится, правда? Что я у тебя под контролем.
Он не ответил. Незачем подтверждать ее правоту.
— Я хочу, чтобы… чтобы все было как раньше.
Она ненавидела себя за то, что так низко пала. Что приходится так жестоко уязвлять собственную гордость.
— Ты хочешь? Но почему я должен этого хотеть? Если для того, чтобы терпеть твои выходки и твои оскорбления, овчинка не стоит выделки!
— Я больше не буду, — пообещала она.
Он принялся мерить шагами камеру, ключи и наручники, прикрепленные к поясу, звякали, будто отбивая ритм какого-то адского танца.
— Я все-таки хотел бы понять, откуда такое неприятие, почему ты так на меня взъелась…
— Потому что я тебя ненавижу, — отвечала она, потупив взгляд.
— Хорошая причина, в самом деле! Вот только я не верю ни единому слову.
Теперь лучше выложить карты на стол. В ее положении это уже не так страшно. Ей больше нечего терять. Даже гордость она предложила по сходной цене всякому, кто больше заплатит.
— Ты прав… На самом деле какая там ненависть! Но я немного дезориентирована после той ночи…
— Это я как раз могу понять… Долго же ты тянула с признанием!
— Я сама не знаю, что чувствую, это так запутанно…
— Вот бы и поговорила со мной об этом, вместо того чтобы нападать!
— А сам-то? Смотри, как меня отделал!
— Ты получила по заслугам! У тебя здесь не больше прав, чем у других заключенных! Ты меня провоцируешь — я отвечаю! Логично, а?
— О’кей, я извинилась… Чего ты еще хочешь?
— Я? Да ничего, Марианна! Это ты хотела поговорить. Так давай! Изливай душу!
— Это… правда, что ты недавно сказал? Что… я ничего для тебя не значу…
Он казался таким уверенным в себе. Будто каждым взглядом, брошенным на нее, втаптывал ее в грязь.
— Да, правда. Жаль, если для тебя это проблема.
Он ко всему вдобавок сует ей прямо в морду свое сочувствие! Марианна присела на пол, не в силах уже стоять на ногах.
— Ты решила, что я в тебя влюблен, да?
— Нет! Но… хотя бы… после того, что было… что я для тебя — не то, что другие…
Даниэль скрыл волнение за своей обычной улыбкой:
— Ты сейчас говоришь о чувствах или мне это снится?
Марианна сжала кулаки, стиснула зубы, готовая принять очередной удар. Даниэль нагнулся к ней. Они едва различали друг друга в слабом свете, проникавшем из коридора.
— Скажем, ты мне нравишься, Марианна. Я тебя нахожу горячей штучкой. Но это все. Ничего больше.
Горячая штучка. Хуже не придумаешь. Он ведь не случайно так сказал. Почему такие слова стало невыносимо слушать? Почему она отдала этому мужчине все, что у нее было? Почему ей от этого так больно?