Выбрать главу

Слепец остановился, прислушиваясь.

— Да спасёт тебя Бог, добрый человек, — донёсся до Адуса чуть слышный, подобный вздоху, голос.

Стремительной тенью бросился Адус прочь. Пуста была ладонь — но след от монет всё ещё жёг её.

— Будь проклят ты, сын дьявола! — возопил слепец голосом страшным. — Я узнал тебя!

Словно наткнувшись на невидимую преграду, обернулся Адус. Костлявая рука, принявшая подаяние, пылала, подобно факелу, в мутном сумраке надвигающейся ночи. Отблеск неземного пламени вырывал из мрака искажённое страхом и ужасом суеверным, изборождённое вдруг резко обозначившимися морщинами, незрячее лицо старика. Густая чёрная кровь сочилась из потрескавшейся кожи и каплями огненными падала на тлеющие лохмотья.

— Убийца!! — пронёсся вдоль улицы яростный, страдания и боли исполненный, стон.

Адус кинулся бежать. Ладонь вновь вдруг липкими, ещё горячими, наполнилась монетами. И тогда понял он, что обречён носить их вечно — до скончания жизни.

Псы выли при приближении его и опрометью бросались в сторону, словно чувствуя холод могильный, веявший от окаменевшего его сердца.

— Предатель… — снова услышал он приглушённый рёвом бури голос — человеческий голос.

Мелькнула тень, закутанная в плащ. Мимолётным было видение, почти мгновенным, и вполне могло сойти за наваждение, рождённое бурей, — но Адус узнал его.

Это был Вифокур, один из Двенадцати.

2.

Свинцовые тучи разверзлись, обнажив чёрную бездну космоса, звёзд лишённую, с мертвенно-бледным овалом холодной луны. По измученной бурей земле гигантские поползли тени, настигая и пожирая друг друга. Ветер внезапно иссяк — мир объяло безмолвие, тишина и призрачный покой.

Лобное место, исконное место казни ирийских преступников, пологим холмом вздымалось посреди пустыни, бесплодной и каменистой. Пыльная дорога, истоптанная сотнями и тысячами ног, вела к нему от Священного Города. Холм окружало кольцо из двух-трёх десятков костров, у которых грелись нищие, бродяги и просто любопытные, поистине животное испытывающие удовольствие при виде страданий несчастных казнённых. Были среди них и такие, кто пришёл сюда тайно проститься с осуждённым, — но было таких немного: страх перед наказанием гнал их прочь от этого страшного места.

Холодный лунный свет отвесно падал на три виселицы, чуть заметной дугой стоящие на самой макушке холма. Их было трое — два вора и Учитель. Приговор привели в исполнение около трёх часов назад, но лишь сейчас мучения их достигли кульминации. Пятнадцать-двадцать минут — и всё будет кончено. Для всех троих. Это были не простые виселицы, а изощрённые орудия пыток, рождённые гением безвестного садиста-изувера. Со свободного конца горизонтальной перекладины свисал огромный бронзовый крюк, на который за руки цеплялся повешенный осуждённый: грубая верёвка, несколько раз обмотанная вокруг туго стянутых вместе кистей, надёжно крепилась к крюку. Казнённый висел, вытянутый в струну, с поднятыми вверх руками. К ногам его привязан был гигантский камень, который покоился на деревянном щите. Прямо под перекладиной вырыт был колодец, по форме совпадающий с очертаниями щита. В начальный период казни колодец доверху заполнялся водой; щит свободно лежал на её поверхности. Верёвка, связующая камень с ногами осуждённого, безвольными кольцами покоилась на щите. Не более локтя отделяло пятки повешенного от поверхности камня. Специальная система подземных водных коммуникаций позволяла заполнять колодец водой либо опорожнять его. Смысл экзекуции заключался в следующем: в течение нескольких часов уровень воды в колодце медленно падал, деревянный щит с камнем опускался, верёвка, привязанная к ногам осуждённого, натягивалась; в конце концов наступал момент, когда вода из колодца уходила совсем, щит опускался на дно, а гигантский камень, в несколько тонн весом, потеряв опору, оказывался в подвешенном положении — тело несчастного осуждённого, не в состоянии выдержать страшной нагрузки, разрывалось пополам.

На самой вершине холма, у подножия трёх виселиц, горел костёр. Четверо стражников, поставленные охранять казнённых, грелись у огня. Сотник, самый старший из них, придирчиво разглядывал длинный хитон и качал недовольно головой. Хитон был старый, поношенный, в заплатах. Остальные трое, кутаясь в плащи, с нетерпением ждали его решения.

— Я беру его себе, — наконец заявил сотник, окидывая их упрямым взглядом.