Шесть самых важных слов, которые я когда-либо говорила в своей жизни. Он улыбается. Эта нежная, сострадательная улыбка. Его большой палец касается уголка моих губ.
— Я знаю, — говорит он. Он смотрит на меня самодовольным взглядом, как будто выиграл пари. — Я рад, что ты наконец-то смогла признаться в этом себе.
Я отступаю. Вот же высокомерный мудак! Неожиданно все эти сомнения и неопределенности возвращаются. На меня давит гора старых подозрений и страхов.
Я освобождаюсь от его хватки. Из-за трещины в дверце холод пробегает по задней части моей ночной рубашки. Я обнимаю себя и отворачиваюсь.
— Лилли? — говорит он.
— Нет! Не смей.
Гнев вспыхивает во мне из-за моей собственной глупости…и моей наивности.
Я сказала ему слишком рано. Я сказала ему слишком рано. Нужно было заставить его попотеть, чтобы услышать, как я говорю эти слова.
У моего гнева громоотвод. Я могу направить его на него. Он делает шаг навстречу мне. На его лице мелькает замешательство.
— Что? — начинает он.
Я останавливаю его своим голосом.
— Не подходи ближе, Джереми, — предупреждаю я.
Он останавливается как вкопанный. Я вижу в нем решимость, твердость. Я вижу, как исчезают уязвимость и чувствительность, на смену которым приходит…безразличие.
— Ты все еще больна, — сообщает он мне.
Я смотрю на него.
— Что? — шиплю я. — Что значит «я все еще больна», Джереми? Это ты болен, Джереми! Когда кто-то открывает тебе свое сердце, ты не отвечаешь самоуверенным, напыщенным «я знаю»! Ты ценишь это и любезно принимаешь. Ты не плюешь в лицо другого человека!
— Думаешь, именно это я сделал? — спрашивает он.
Его глаза темнеют. Его голос принимает обычный напористый и авторитетный тон. Он принимает общественным образ человека, который возглавляет Стоунхарт Индастриз.
— Думаешь, я плюнул тебе в лицо?
— А как бы ты это назвал? Оглянись вокруг, Джереми. Посмотри, где мы. Ты запер меня в каком-то забытом Богом замке, как спящую красавицу. Словно мы живем в средневековые времена! Я знаю, что никого нет вокруг, просто ты и я, и мы Бог знает как далеко находимся от цивилизации. Это почти то же самое, что остаться в темноте, Джереми, когда мне не на кого полагаться, кроме тебя! И теперь, когда я говорю тебе то, что ты так хотел услышать, что я получаю взамен? Не мягкость. Не сострадание. Даже не признательность! Я получаю самую пренебрежительную, высокомерную ухмылку. Если ты так со мной обращаешься, — говорю я, отворачиваясь от него и поднимаясь по лестнице. — Тогда я забираю свои слова обратно.
— Ты не можешь забрать их обратно, Лилли. Тем более, что я знаю, что ты действительно так чувствуешь.
Я стреляю в него ненавистным взглядом.
— Жизнь тебя ничему не учит? Ты не можешь так со мной обращаться и ожидать взаимопонимания взамен.
Он качает головой.
— Понимание — это не то, чего я хочу, Лилли. Я хочу правды. Правды и честности. Когда ты говоришь мне, что чувствуешь, что я и так знаю, это означает шаг вперед. Для меня, — он поворачивается на пятках, чтобы быть лицом к лицу со мной. — Это просто подтверждение того, во что я уже верю. Прости меня за кажущуюся самонадеянность.
Жестокая насмешка появляется на его красивом лице.
— Но я это такой, какой есть.
— Это подло, — выплевываю я отвернувшись и поднимаюсь по лестнице.
Я злюсь. Больше на себя, чем на него. Я выложила ему всё, а он не проявил ни малейшего сочувствия. Без энтузиазма. В тот момент он стал смесью Джереми и Стоунхарта. Холодный, и все под контролем. Расчетливый. Но без рукоприкладства и оскорблений.
По крайней мере, пока. Я чувствую себя уязвимой и незащищенной. Я отказалась от своего величайшего козыря из-за дурацкой, эмоциональной прихоти. Я не заставляла его говорить эти слова. Прошло всего несколько недель с тех пор, как он впервые произнес эти слова. Я должна была заставить его попотеть. Я должна была заставить его ждать месяцами. Я должна была… Проклятие!
Я должна была быть более терпеливой. Я могла бы обвести Джереми вокруг пальца, заставив ждать с затаенным дыханием, чтобы услышать, как я признаю свои чувства вместо того, чтобы выпалить это так быстро, так…бессмысленно. В этом суть всего моего разочарования, гнева и обиды. Когда он сказал: «я знаю!«…он показал, что мои слова не имеют никакого смысла для него.
И вот что больнее всего. Это глубоко ранит меня. Ненавижу это признавать. Всю свою жизнь я гордилась своей независимостью. Я никогда не полагалась ни на кого, кроме себя. Я могла контролировать свое эмоциональное состояние, основываясь на своих чувствах, а не на действиях других людей.