Попасть в апартаменты и подойти к дивану заняло у меня добрых пятнадцать минут.
— Нет! — выдохнула она. — Он белый. Только не на диван.
Чувство вины пронзило меня прямо в грудь, и у меня перехватило дыхание.
— Майя, все нормально… Мне нужно положить тебя прямо сейчас.
— Ты же ненавидишь красное на белом.
— А еще я ненавижу бабочек.
— Что? — воскликнула она.
— Это была шутка, — улыбнулся я. — А теперь ложись.
— Но…
— Не спорь со своим врачом.
— Ужасные манеры в постели, — вздрогнула она.
— Сейчас, Майя, — я аккуратно посадил ее, в то время как Феникс обменялся со мной взглядами и покинул комнату. —Ты знаешь, это неправда.
Ее зубы не переставали стучать.
— Майя, — я взял ампулу морфина. — Я просто вколю тебе небольшое количество, чтобы унять боль, пока зашиваю тебя. Это немного тебя расслабит.
Не дожидаясь ее ответа, я уколол.
Затихнув, она безжизненным взглядом смотрела на меня, пока я медленно зашивал ее живот. Шесть швов. Ничего чрезмерного, ничего угрожающего жизни, но достаточно, чтобы молиться о том, что Жак будет гнить в аду за то, что заставила Майю пройти через это.
— Я могу забрать это, — прошептал я, хотя и ненавидел эти слова, вырывающиеся из моего рта. — Но тогда мне придется забрать все.
— О чем ты говоришь? — Майя моргнула, пытаясь сесть, затем вздрогнула и легла обратно, в то время как я опустился на колени рядом с диваном, на котором она лежала.
— Воспоминания. Скажи только слово, и я заставлю тебя думать, что ты попала в еще одну аварию. Не знаю, сработает ли это, но я могу попытаться, могу забрать плохое.
— О, Ник, — Майя взяла меня за руку. — Ты не можешь сделать это.
— Я могу попытаться.
Она улыбнулась.
— Жизнь — это ад.
— Да.
— Она отстой.
— Так и есть.
— Смысл в том… — ее нижняя губа задрожала, — …что ты не можешь забрать плохое, не забрав хорошее. А хорошее — это ты. Если нужно сохранить плохие воспоминания, чтобы сохранить тебя, тогда я выбираю плохие.
— Но…
Она приложила палец к моим губам.
— Поцелуй меня.
— Моя бабушка практически убила тебя. Я не просто часть русской мафии, но и виновен в том, что притворялся слепым, пока моя собственная плоть и кровь встала на путь убийства. И что еще хуже? Я поощрял это, потому что не хотел быть частью этого. И ты все еще хочешь, чтобы я поцеловал тебя?
— Хочу, но не только сейчас, — прошептала Майя. — Всегда.
— Но…
— Ты споришь. Видишь? Ужасные манеры.
Я закатил глаза.
— Майя, будь серьезна. Наша жизнь… она никогда не будет простой.
— Кто хочет простую жизнь? — Майя пожала плечами. — Дай мне сложную, — ухмыляясь, она провела ладонью по застежке на моих брюках.
— Очень смешно.
Ее рука двинулась дальше.
— И это правда.
Я зарычал.
— Что, черт побери, мне с тобой делать?
— Любить меня, — вздохнула она. — Защищать.
— Пока я жив, клянусь, что буду делать и то, и другое.
Майя провалилась в сон, не вызванный наркотиками, не продиктованный давлением, а от полного истощения. Ее телу нужно исцеляться, и даже больше — ее разуму это нужно.
— Как она? — Серджио был первым, кто спросил о ее самочувствии, когда я два часа спустя вылетел из комнаты, чтобы раздобыть что-нибудь съестное. Она все еще спала, но я забыл поесть и знал, что если не буду заботиться о себе, то не смогу заботиться и о ней.
Остальные ушли в отель на другой стороне улицы, а Серджио остался, чтобы убедиться, что охрана в моих апартаментах не была набрана с улицы. Я убедил его, что у меня лучшие из лучших, чем заработал ухмылку и фразу «очевидно, нет, если это делаю не я». Я позволил этой высокомерной заднице осмотреться, поскольку был слишком истощен, чтобы делать что-либо, и дал ему все мои пароли, напоминая себе изменить их позже, ведь ублюдок однозначно запомнит их, раз уж я их назвал.
— Хорошо, — кивнул я и продолжил искать в холодильнике что-нибудь съестное, что не было бы фруктом или овощем.
Я почувствовал похлопывание по спине, когда Серджио предложил мне горячее панини. (Примеч. Панини (более правильный вариант — ед.ч. panino) — итальянский аналог блюда, больше известного в России как горячий бутерброд. Дословно с итальянского языка панини переводится как «небольшая булочка»).