Эрдель, впервые увидевший такое обилее воды отважно кидался на увенчанные пеной волны прибоя, кусал их податливую горечь, плевался, потом неожиданно кинулся вплавь к самой большой и крутой. Волна накрыла пса с головой, но он вынырнул и отфыркиваясь, отчаянно загребая лапами, поплыл к берегу. Мы подхватили его у кромки прибоя и вытащили на пляж. Минуту он стоял устало поводя боками, затем отряхнулся, рассеяв вокруг холодную морскую пыль, подергал коротким обрубочком хвоста и возмущенно залаял на море.
С тех пор он не доверял воде, побаивался плавать в одиночку, но когда кто-то из нас шел купаться, пес преодолевал страх и отважно плыл рядом или немного впереди, словно прикрывая своим небольшим мускулистым телом от открытого водного пространства.
Теплыми средиземноморскими вечерами эмигранты дружно ходили на сходки и судорожно сжимая ладони, с замирающим от тревоги сердцем вслушивались в новости, в списки получивших вызов на интервью, статус, транспорт, отказ. После сходок люди еще долго не расходились, кто-то бился в рыданиях, другие радовались приоткрывшейся двери, третьи тихонько рассказывали о женщине, получившей по неведомой причине третий отказ и повесившейся у себя в комнате.
Солнечными теплыми днями мы валялись на пляже или занимались комерцией, пытаясь продавать на диком рынке перед эмигрантской гостиницей привезенное из Союза добро. Чего здесь только не было. Словно провинциальный Универмаг раскинулся на импровизированных прилавочках под синим итальянским небом. Местные жители приходили сюда словно на работу, скупая за бесценок разнообразные матрешки, оптику, бинокли, часы, фотоаппаратуру, столовые наборы, простыни, платочки, перочинные ножики, натфиля, гаечные ключи…. Один, особо удачливый приобретал только совсем уж экзотический товар вроде микроскопа с табличкой инвентарного номера казанского университета, ручного фонарика жужалки или детского спектроскопа с наборами видов пионерского лагеря Артек.
Сопливый, белокурый словно ангеленок малыш бегал с развевающейся лентой отечественных презервативов по уна миле штука. Пожилая итальянка, по виду отставная учительница, увидела, ахнула и прекращая этакое непотребное действо разом закупила всю ленту. На следующий день тот же малыш бегал с новой готовой к немедленному употреблению упаковкой. Бдительная старушка вновь отловила юного негоцианта и попыталась узнать кое-какие сведения о родителях. Все ее попытки потерпели крах, наш человек молчал словно партизан на допросе. Пришлось радетельнице детской нравственности выкупать очередную партию резиновых изделий. И так всю неделю. И продавцы и покупатели толкучки покатывались с хохоту. Кстати родителей пацанчика мы так и не вычислили. Казалось, что кроме изделий Баковского завода и малыша, они ничего не прихватили в эмиграцию.
Иногда на толкучку совершала налет итальянская полиция. Хватала не успевших спрятать товар и убраться нерасторопных торговцев, отводила в участок. Товар конфисковывался и исчезал бесследно, а незадачливых купцов пинком под зад вскоре отправляли на волю.
Неожиданно нашу семью вызвали на интервью в консулат США. Скормив нервному, не желающему оставаться одному, эрделю пару таблеток успокоительного мы на утреннем поезде отправились в Рим.
Синие двухэтажные вагончики пролетали мимо древних акведуков, развалин, мимо современных автострад и возделанных полей, городков и поселков и замедлили свой бег на перекрытых гигантскими навесами перронах Римского вокзала Термини. Выехали мы с огромным запасом времени, с учетом всяких неожиданностей и до самого здания посольства шли пешком по пустынным холодным римским улицам.
Около посольства, однако, мы оказались далеко не первыми. Как обычно сразу же установилась очередь, все получили номера, но воспользоваться ими не пришлось, увы, американцы в эти игры оказывается не играли и вызывали по своему списку, а не впорядке советской живой очереди.
Мама облачилась ради такого торжественного случая в тщательно выглаженную белую блузку с кружевным жабо, серый шерстяной деловой костюмчик изготовленный местной харьковской умелицей по картинкам из парижского журнала мод и купленные по случаю шикарные итальянские туфли. В Харькове такая обувка являлась отчаянной редкостью и покупалась не глядя, без примерки, на одном вздохе. На второй времени не оставалось, могли перехватить вездесущие конкурентки.
На интервью мы шли словно на последний и решительный бой. Уж больно запугали нас рассказы побывавших там раньше эмигрантов, многочисленные отказы, слухи и сплетни о допросах с пристрастием. После всего услышанного даже героический дедуля был готов сдаться, отступить и проситься хоть в неведомую Австралию, Канаду, Новую Зеландию или даже в расисткую, еще боле неизвестную, далекую Южную Африку. Мне, откровенно говоря, тогда это казалось всё равно, а Австралия или Новая Зеландия даже потрясали воображение неведомыми джунглями и увлекательными приключениями. Только мама напряженная словно струна, с бледным, окаменевшим лицом, настроенная решительно, по-боевому, собиралась биться за благословенную, обожаемую Америку до последнего вздоха.