Мама окончила Университет, я поступил на работу. Жизнь наладилась, пошла более устроенно, спокойно… но…. Эрдель умер… До самого последнего дня он не проронив ни стона, ни разу не выказав страдания, словно ангел-хранитель защищал своих любимых от бед, встречая по вечерам радостным, захлёбывающимся от неизбывного счастья лаем. Умер стараясь не причинять хлопот и неприятностей, просто упал однажды зимой на утренней прогулке и больше не поднялся… Умер…
Иногда я по-прежнему вижу его темный силуэт в полосе лунного света на излюбленном месте посредине ковра, с гордо поднятой головой и треугольничками настороженных ушей, слышу осторожные шаги по лестнице вовремя сторожевого ночного обхода…
Поезд дернулся и остановился, динамик объявил станцию. Надо выходить. Вот и прошла перед глазами жизнь. Какими словами смогу рассказать это отцу?
Нет, раньше прильну к нему, поддержу усталого, приведу домой… Разговоры потом… Еще будет время и для них…
Вагонные двери разъехались в стороны и я выскочил на поднятую над землей платформу. Быстрее вниз, по лестнице, а затем, не ожидая автобуса, по заставленной старыми доходными домами улице. Мимо парка с чахлым кустарником и потрескавшимся, с провисшей сеткой теннисным кортом.
Тяжелая, черная незапертая дверь с потемневшей латунной ручкой. Добежал… Последние шаги… Как бьется сердце.
Спускаюсь вниз по выщербленным, когда-то мраморным, ступенькам, с надеждой жму кнопку звонка, затем отчаянно дергаю на всякий случай ручку двери. Пусто. Опоздал…
35. Последняя глава
Ах, зеркало, зеркало, нет от тебя покоя, опять задерживаешь меня, вновь замутилась поверхность и поплыли неясные образы. Выпятилась из мутного пятна фигура квартирного замполита, хитрый глаз под козырьком полевой фуражки шустро проскочил по стенам полуподвала беглым взглядом, враз оценил, расплылся, перелился, заново сформировался в самогонно-книжного партайгенносе, тот в следующего… Напыжился, насупил брови, покрутил носом, словно принюхиваясь к несвежим ароматам…
— Непорядок. Слюни интеллегентские. Сопли. Ану, возьми себя в руки, товарищ майор. Подойди к делу с классовых позиций, по-партийному… Ну угрохал сотню империалистических гадов — так туда им и дорога. Отомстил за себя, за нас. Женщины? Дети? Не сумлкевайся, не наши это женщины, не наши и дети… — Враги… Верной дорогой пошел, товариш!
Сощурился ехидно, прижмурил глаз и спросил внятно, по-деловому. — Хоть куш-то приличный урвал? Дело того стоило… — И исчез, пропал, словно и не существовало их всех никогда.
А в зеркале уже отец с отчимом. Плечом к плечу, оба в парадке, с кортиками, в орденах и медалях.
— Не для того я тебя родил…. — Сказал грустно отец.
— Зря ростил тебя. — Отрубил отчим.
Повернулись кругом, ушли, а следом за ними мать, вся в черном, сгорбившаяся, так и не оглянулась, ни слова не произнесла.
Только не долго пустовало зеркало. Зашлепали, задвигались над золотым зубом губы покойничка Пола.
— Брось, майор, все путем, все ништяк, братан. Ну гробанул лохов, киданул чучмеков. Ни хрена! Бизнес есть бизнес! Затот теперь при бабках, а это все упрощает… — Ощерился осколками размозженных десен. — Шустрый ты малый, майор, не оценил я тебя… — Исчез.
— Ты потерял меня навсегда, лейтенант, — Вероника растаяла словно облачко.
— Милый, да ты крутой! Теперь настало наше время… Я пожалуй возьму тебя в долю — Объявилась вдова Пола.
— Проще, проще. Все тихо, братан, все спокойно… Линяй к нам… Вали… Канай… Сваливай! Капуста! Зелень! Баксы! Вот главное в жизни!… - Орут, заполонили все пространство, рвут в клочья мысли местные деловые, московские, харьковские….
Хватит! Удар по зеркалу рукояткой пистолета враз, вдребезги, оборвал видение, в дребедень, в стекляную пыль обратил проклятый прямоугольник, оставив на стене лишь пустую фанерную рамку. Нет в ней никого никогда не бывало. Всё. Точка.
Наверху, со стороны улицы, раздались торопливые незнакомые шаги по лестнице ведущей вниз, в старый загаженный людьми и крысами бейсмант. Тревожно зазвучали в самый неподходящий момент когда пистолет уже вычищен, собран и ритуал прощания с прожитым завершен.