- Где рус-батыр? - крикнул татарский воин, остановившись ровно на середине, меж ратями.
По рядам русских прошелестел ропот, но никто не вышел. Прошло мгновение. Другое.
- Елизар! Не тебе ли укротить нечестивого? - выкрикнул через два ряда, назад, Квашня, но Серебряник лишь вскинул голову и окаменел взором, уставясь на страшилище с копьем.
По рядам уже перекликались. Дмитрию было слышно, как громко крикнул Тютчев:
- Эй! Рязанец! Выйди на Темир-мурзу, ты бесстрашен!
- Сей сотона ня по мне!
- Ня по мне! Тябя ж лось ногама топтал и рога-ма бол!
- Ня выйду, понеже с этаким бугаем пупок скрянешь!
Воины ведали, что меж них великий князь в доспехах своего мечника, и часто поглядывали туда.
- Где рус-батыр? - еще громче выкрикнул в нетерпении Темир-мурза и смело приблизился к стене русских. Он что-то залопотал по-татарски, из чего Дмитрий да и многие поняли, что он издевается, грозя один передавить русские полки, надеть на копье десяток самых сильных воинов, зажечь Москву и зажарить на том великом костре свои жертвы. Он оборачивался к своим и кричал, что выбросил на подстилку верблюдам все свои дорогие персидские ковры, что отныне он будет спать на ковре из живых русских девок!
Визгливым хохотом ответила стена татар, и Дмитрий почувствовал, что еще мгновенье - и все то, что он воздвигал в душах всех воев своих в последние дни и сегодня поутру, растает при этом хохоте врага, как последние клочья тумана, отшедшего к Дону. Так же, как чуть раньше Елизар Серебряник, Дмитрий окаменело глядел в одну точку вперед, видел там, на Красном холме, желтое копыто Мамаева шатра.
В плечо толкнули. И тут же послышался многотысячный вздох облегчения: от большого полка, обтекая левый край передового и выправляя на середину, выскакал конник на белом как снег коне.
"Серпень!" - едва не выкрикнул Дмитрий и обеими руками вцепился в древко копья. Хотелось пробиться в самую переднюю линию, но конь был прочно зажат другими, и все же, привстав в стременах, можно было хорошо видеть черную мантию, свисавшую на конские бока, и куколь, прикрывавший шею и грудь, на которой мелькнул крупный, шитый золотом крест, и клобук - все говорило воинам, что монах этот, в котором Дмитрий сразу узнал Александра Пересвета, - монах не простой, а самой высокой степени пострижения, тремя заборами отгородившийся от суетного мира. И вот он здесь, в миру, в самом сердце Куликова поля... Вот он подъехал к Темир-мурзе, заслонив его от Дмитрия и заслонив ставку Мамая, потом оба развернулись и отскакали к своим.
- То Пересвет! Инок Пересвет!
- Наш! Брянской! - послышались возгласы. Александр Пересвет на миг приостановился, обратясь лицом к русскому воинству, обвел, сколь хватило око, все полки смиренным взором и возгласил громко:
- Отцы и братия! Простите мя, грешного... Дмитрий еще видел, как он перехватил копье, как погладил своего любимца Серпеня по шее и тронул широкой, мощной ладонью морду коня и ухо с серым серпиком на краю.
Пересвет только-только развернул Серпеня, а Темир-мурза уже взял разгон и гнал своего косматого коня на Пересвета. Серпень потерял еще несколько мгновений, пока понял, чего хочет от него хозяин, пока вставал на дыбы, но вот он подобрал голову к груди, ударил светлыми копытами и, заржав, ринулся навстречу, выкинув под ноги Тютчеву два кома черной земли Куликова поля.
Они не сошлись, не встретились, не обменялись ни криком, ни ударами, они сшиблись и оба пали замертво. В глухом стуке был слышен слабый треск копий, мелькнувших на миг, как две изломанные молнии, да ржание коней, тоже павших и бившихся еще в судорогах.
- Сверху! Наш сверху!
- Мантией покрыл нечэстивого!
Их не успели отнести, да никто и не решался на это, потому что две стены людские, изведенные ожиданием, кинулись одна на другую, будто пали, лишившись последних рухнувших опор. Первое, что бросилось Дмитрию в глаза, была туча стрел - тысячи их были пущены с обеих сторон, и летели они туча за тучей, торопясь, пока еще оставалось время до встречи грудь в грудь, лицо в лицо...
В следующий миг все поле было наполнено грохотом, лязгом, воплями отчаяния, злобы, боли, предсмертными криками и стонами. Перед Дмитрием только что было два ряда своих, и вот уже мало осталось их: кто углубился в чужую стену, кто пал, а Дмитрия слева и справа обходили два плотных косяка татар. С визгом, пронзительным, как ржание коня, они кидались на ряды русских, и уже повсюду мелькали красные от крови сабли, мечи, обагренные латы. И валились на землю, под ноги трупы. И заметались первые кони с пустыми седлами.
Дмитрий принял удар сабли на щит и резко, чуть сбоку ударил татарина по плечу в то место, где начиналась кольчуга, и увидал, как выпал у врага щит, а чей-то топор разнес раненому голову.
- Елизаре?
- Куда ты прешь?.. - в сердцах укорил великого князя Елизар и пошел махать топором, кованным Лагу-той, направо и налево.
Чья-то сабля звякнула Дмитрию по шлему, он принагнулся и скоса заметил, как рука с той сабли падает отдельно от тела к нему на седло: кто-то отрубил руку. Конь стал спотыкаться о трупы. Стало тесно, душно от странного запаха, какой не раз он чуял на бойне - теплый запах плоти и крови... Он сразил татарина со знаком сотника на груди, но с затаенным страхом ощутил, что рука его не обрела твердость. Вот он увидел, как кинулись слева на Тютчева два пеших и конник, и Елизар упредил одного топором, двое других ударили его, но оба в щит, и тут же один пал под ударом меча Тютчева, а второй опять сильно впорол копье в бок Елизара. Дмитрий вытянулся и достал мечом руки врага. Копье выпало, вторым ударом он снес голову. На миг - на один миг! - мелькнул бело-розовый срез шеи, страшный, с темным провалом горла, и тут же кровь брызнула фонтаном куда-то в сторону, направляемая падающим телом.
- Не страшись, Квашня! - послышался голос Тютчева. - Не поддавайся!
Дмитрий опять заметил, что свои обтекли его справа и слева, как бы храня его. Он огляделся, привстав в стремени, и увидел, что битва началась повсюду, что передовой полк оттеснен к большому, что осталось от него совсем немного, а впереди, подымаясь на грудах павших, появилась страшная генуезская пехота, положив длинные копья на плечи идущих впереди.
- Мяня лось ногама топтал! - послышался близко крик Рязанца и после лязга и других криков: - И рога-ма бол!
"Жив еще... - мелькнуло в сознании Дмитрия, но он тотчас пригнулся в седле: несколько стрел жарко шорк-нули у самой головы. - Вот и подымись..." Он бросил коня в образовавшееся пространство вперед, где желтели рыжие волосы Елизара, достал кого-то мечом по спине, хотел добить, но конь заржал и поднялся на дыбы. В тот же миг черное генуезское копье прошло через гриву коня и торкнулось в панцирь на груди. Резко обрубил Дмитрий конец копья с рожном, но второе копье метило прямо в горло снизу, и не видать бы больше белого свету, да конь, уже раненный в грудь, резко кинул шеей на сторону и отбил копье. Сильным ударом, с оттяжкой, как учил его Боброк, Дмитрий порушил правое плечо генуезца и вторым сшиб с него шлем, и наемник пал замертво. Только сейчас он почувствовал, что размахался, что только сейчас наступает его час.
- Братия! Потянем заедино! - воскликнул Дмитрий и услышал ответ Федора Белозерского:
- Потянем, княже!
Брата его и сына Дмитрий уже не видал, а хотелось увидеть этих самых отчаянных воинов в битве... Пали, должно быть...
Елизар, в крови, но еще свеж и толков, тянул из сутолоки коня. Это был конь Тютчева...
- Княже! Пересядь скорее! Твой падет вот-вот!
Дмитрий отбил кривую саблю, принял второй удар татарина на щит и в тот же миг коротко, но сильно ткнул концом меча под пояс врагу.
- А-а! Скривился! - воскликнул Елизар, торопливо озираясь, и, не глядя на Дмитрия, совал ему узду нового коня.
Кругом опять нахлынули свои. По шлему Вельяминова было понятно, что в битву вступил большой полк. Сторожевой был весь вырублен...
* * *
- Клянусь небом, он убит! - воскликнул Мамай, увидев, что его любимый телохранитель не подымается с земли и накрыт сверху черной одеждой русского монаха.