- Постоим за Русь святую! - послышался голос Дмитрия Брянского, но ни его смелость, ни его призывы, ни знамя его, ни святые хоругви - ничто не могло изменить того, что уже назрело, что должно было свершиться: сила одолевала силу. Невероятно быстро рассеялась масса людская, и снова стало просторно. Снова высоко стояли пешие, подымаясь на горы трупов и тяжело переступая по ним. Снова страшно зазияли прорехи в рядах полка левой руки, и снова озаботился Боброк с Серпуховским и Кошкой. Теперь оставались только они и дружина юных воев Палладия, уже раз кидавшаяся на помощь большому полку.
С задубравной поляны прибежал сотник и возвестил со страстью великой:
- Митрей Михайлович! Володимер Ондреич! Там татарвы набежало! - и указал рукой на засадный полх.
Боброка подбросило силой неведомой. Он сгреб сотника в едину горсть и затряс:
- Выпустили? Ну!
- Всех мечом порушили! Сквозь дубраву проникли...
- Много ли?
- С дюжину токмо...
- Велю тебе, сотник Всеволож, немедля напустнти в дубраву сотню лучного бою, дабы ни едина мышь не проскочила! А как мы ударим - всем лучникам тем выйти на раменье дубравное, во кустье припольное и нещадно разить ворога стрелою!
А за деревьями, за рядами телег, за кустами скопилось воинство Мамая: будто волки, почуя добычу, почуяло вкус победы ордынское воинство - победы такой ценой, какую не платили они за все походы вместе от Батыя и по сей день, но тем более вожделенной победы. Здесь, на полк левой руки, брошены последние свежие силы пеших и конных резервов, и вот он, рев радости, рев, раздирающий тысячи глоток:
- Урранг! Урр-рранг!
И то ли ветер прошел по Зеленой дубраве, то ли ударил этот истошный вопль, но листья дубов ворохнулись на ветках.
- Митрей Михайлович, зри!
Боброк видел и без подсказки Серпуховского, как рухнула стена русских от дубравы к центру сразу саженей на полусотне и пошла отжиматься дальше и дальше, а в образовавшийся пролом - такой долгожданный! - неудержимо ринулись все те, что были прибережены угланами, те, кому сам Мамай судил остаться живыми, для того чтобы было кому грабить, жечь, убивать, продолжать нести его победоносные бунчуки по землям, над коими еще не развевается его знамя с полумесяцем.
- Урр-рранг! - неистово ревело совсем рядом.
- Митрей Михайлович! Упустим час! - возвысил голос князь Серпуховской, грозно натопорщив усы.
"И ратовати будут на нас и не премогут..." - шептал про себя Боброк, не отвечая.
- Митрей Михайлович! Я велю...
- Повеление твое не мне исполнять! - Боброк распрямился и встретился со взглядом Серпуховского.
- Они вонзят копье в спину нашим полкам! - еще жестче проговорил Серпуховской.
Боброк отвернулся, прислушиваясь.
Там, за дубравой, мелькнул прапор на невысоком древке - то кинулась в битву дружина юных воев Палладия. Она сумела заградить брешь и, казалось, снова восстановила ряды полка левой руки, но тут налетел последний шквал, самый яростный, - удар гвардии Мамая, конницы кашиков.
- Митрей Михайлович! - голос Серпуховского задрожал.
- Слышу...
- Чего слышишь?
- Слышу ветер велик...
- То не ветер, то - кашики Мамая иссекают тела, наших братьев! Митрей Михайлович! Их целая тьма!
Боброк и сам видел, как повалилась снова только вставшая стена. Расширился проход конницы, но кашики все лезли и лезли в яростном вихре, визге, все расширяли, будто размывали, горловину между Зеленой дубравой и большим полком, к остаткам которого отжимали остатки полка левой руки. Они ввалились в эту воронку, растекались за спиной русских, впивались в задние ряды, начав там долгожданную рубку и в то же время оставляя русским путь к отступлению - к Непрядве.
Но русские, те, кто был жив, стояли! На них усилился напор тех, кто приступал со стороны Красного холма, и напор этот начался на всей линии Куликова поля, дабы сковать последние их силы и дать прорвавшимся ка-шикам дорубать сзади оставшиеся тысячи русских на месте, поскольку те не хотели бежать.
- Настал наш час! - воскликнул Боброк.
Они кинулись к засадному полку, к своим коням, и весь полк, истомившийся ожиданием в седлах, встретил их гулом голосов, исполненных нетерпения и мести.
- Братие! - воскликнул Боброк, привстав в стременах,
И впервые за многие часы той невиданной на земле кровавой бойни лишь на одном краю Русь перевесила числом своим ордынскую силу. Кашики, привыкшие истреблять бегущих, избалованные великим темником, дрогнули, испытав всю ярость справедливого гнева, всю тяжесть русского меча. Дрогнули и первыми побежали - кто к Непрядве, кто - к Дону, а большинство оставшихся в жизых повернули коней к своему повелителю, тотчас позабыв древний закон не отступать! - забыв, как всего часа два назад сами изрубили своих единоверцев, простых кочевников, дрогнувших перед полком правой руки. Они бежали, потрясенные неожиданностью удара в спину, потрясенные непривычным для голов своих ужасом смерти.
Бегство кашиков было замечено ордынскими полками в центре поля. Испуг передался им. Большой полк русских, в коем оставался стоять на рубеже только каждый седьмой, воспрянул духом вновь и из последних сил ринулся на ворога. А тут еще Боброк, кинувшийся за кашиками, на ходу отрядил четыре сотни, и те ударили справа в середину. Вал ордынцев, подковой впившийся в остатки большого полка, тотчас смешался. Пешие посыпались с горы трупов вниз, под ноги коней, конные торопливо поворачивали, бросая сабли и копья, доставали из-за спины лук, дабы отстреливаться на ходу. Копыта коней тяжко хлюпали в сыром прахе раздавленных трупов.
- Устрашились, окаянные! - ревел Федор Кошка.
- Не упускать ни единого! Понеже вновь найдут на Русь! - надрывно выкрикивал рядом Дмитрий Всеволож.
- Вот и хрен-то! За Русь!
Центр рухнул. Русские ратники из пеших переваливали через курганы мертвых, ловили коней, брали у мертвых оружие по руке и гнались вослед отступающим.
- За Русь!
Опьяненные усталостью, нежданной радостью очевидной победы, приостанавливались на миг и, незнакомые, обнимались коротко, не стыдясь слез, и, будто наполненные новой силой, продолжали погоню, нещадно разя каждого настигнутого.
До полка правой руки тоже докатилась эта волна. Там еще жив был Федор Грунка, во всем слушавшийся осторожного, но смелого литовца Андрея Ольгердавича. Оба они просмотрели, когда побежали татары, зато не пропустили этот грозный для себя знак их враги: тотчас с воплями кинулись они назад, вскакивая по двое в седло, ссорясь, убивая друг друга из-за коней.
- Грядет победа! - возликовал Федор Грунка.
И не надо было призывать к погане: полк правой руки, выдержавший первый натиск еще утром, весь день хоть и с большими потерями, но успешно отбивался. Не раз ратники переваливали через курганы смерти, теснили ордынскую пехоту, ввязывались в рубку с конными сотнями, но всякий раз Андрей Ростовский, Стародуб-ский или Андрей Ольгердович останавливали лихого Грунку и ратников, помня чаказ великого князя: стоять! Но теперь настал и их час! Это они начали творить победу на правом крыле после выезда Пересвета, после славной гибели передового полка...
- За Русь!
* * *
Боброк выскакал на вершину Красного холма и рассек мечом желтый шелк ставки Мамая.