Стан расположился по чину боевого порядка, перенятого еще дедами у Чингиз-хана и Батыя, еще в те времена: на лучшем месте ставился шатер князя, а вокруг него выстраивались телеги, за ними - тоже кругами располагались ратники по старшинству, и каждый живой круг отделялся от другого кострами. Дмитрий никогда не жил посредине такого стана, вот и сейчас сотни хватило лишь на один круг с редкими кострами.
Выехали и сразу взяли в сторону от Непрядвы - прямо на ордынские просторы. Где-то там, у самого горизонта, еле видимый перед рассветом темнел лес, за которым, как говорил Бренок, была та река Смолка. Оттого и Смолка, что вода в ней черна, что течет по черной и благодатной, исполненной жизненной силы черной земле. Вчера Дмитрий видел эту землю, когда Монасты-рев копнул ямку под шатровый шест. "Тут бы ратаю идти с сохою, тут бы колосу зеленеть..." - думалось Дмитрию. А кони несли и несли их меж кустарников да тополиных перелесков, мимо одиноких корявых дубов. Копыта сухо стучали по затвердевшей а безводье земле, болью отдаваясь в душе: голод неминуем. Вон ведь как напористо требовал куны Емельян Рязанец - с топором, - так выходят только в большой нужде, чуя впереди лихую годину. Такое Дмитрий замечал и раньше и понимал, что голодного человека, будь он вольный, третник, половник, обельный холоп или вовсе с рождения смерд - все едино: голодного человека ни страхом, ни молитвою, ни пеклом адовым - ничем не запугать, не пронять и не остановить его повальное, до безумия порой, стремление добыть хлеб насущный - так велика над живым власть хлеба. Обыкновенно об эту пору вот уж полтора столетия кочевники шли на Русь по свежей июньской траве, и праздник троицы испокон был омыт кровью христиан, пропах дымом пожарищ. Так было и так может быть снова.
Даже на охоте тяжелые мысли не отпускали его, стоит пробудиться, как снова берут они в полон ум, терзают душу. Что будет с Русью ныне, на другой год, в грядущем? Что будет завтра? Что ждет его в Орде? Бояре успокаивали, мол, в Орде кутерьма, неспокойно - котора меж ханом, эмирами, бегами, темниками, расхватавшими по кускам весь Улус Джучи [Улус Джучи - земля Джучи, сына Чингиз-хана, в русских источниках Золотая Орда] - на податные, а то даже и тарханные [Тарханные уделы - уделы, освобожденные от податей] уделы. Сидят там, правят, сами ходят в походы и готовы ринуться хоть до моря. Вон сидит в Крыму темник Мамай, всех во страхе держит, подобно знаменитому Ногаю, и тоже, как тот, станет скоро менять ханов, как пастухов, - вот где опасность! Такой сольет все силы Орды и станет страшнее Чингиза и Батыя. Распря в Орде, но от этого Орда не слабеет почему-то. Помнится, Дмитрий был еще отроком лет семи, поднялся во княжеском терему переполох - прискакал тысяцкий Вельяминов и закричал: хана в Орде задушили! Джанибека! Отец вышел в крестовую и долго молился, а за вечерней трапезою твердил, что-де все это не к добру. С той поры, как воцарился сын-убийца Бердибек, не стало в Орде покою. Через два года сменил его Кульна-хан, затем воцарился Темир-Ходжа-хан - и пошла распря, полетели ярлыки во все русские княжества. Распря в Орде, а кочевой люд признает ханом только того, кто ведет свой обох - род свой - от Чингиз-хана, однако слабы пошли родичи великого завоевателя. Вот ныне поставлен чьей-то невидимой и сильной рукой юный хан Абдулла, но чьими мыслями набита его голова? Неужели все тот же коварный Мамай? Вот уж двадцать лет, как этот темник вплотную сблизился с родом Чингизидов, женившись на дочери хана Джанибека. Не он ли услал на тот свет тестя, а за ним - и шурина? А если Мамай убьет Абдуллу а возьмет власть? Этот стянет воедино все части Орды - сила необоримая! Не приведи бог такого несчастья...
- Сухо, княже, и тут. Надобно влево править, во-он за ту дубраву.
Дмитрий придержал коня, будто обдумывал слова мечника, но на самом деле все еще во власти раздумий своих.
- В дубраве какой-никакой, а найдется зверь али птица боровая, продолжал Бренок, он жаждал теперь успеха на охоте как оправдания за княжий недосып.
Они свернули налево, а с правой руки осталось громадное поле, отлого подымавшееся вдали, в ордынской стороне, поле это венчалось холмом, уже проступившим на багрянице погожей зари. Здесь, у самой дубравы, держалась трава. Верещали птицы. Где-то за опушко-вым кустарником взгомонилось стадо и даже послышался щелк пастушьего кнута.
Дмитрий неожиданно приостановил коня:
- Зри, Михайло: тополек-то - рогатина чистая, хоть на медведя бери!
"Слава богу - не гневается!" - первое, чему обрадовался Бренок, услыхав голос князя, потом глянул на молодой тополек. Дмитрий трогал с седла макушку тополя, достававшего ему до плеча, макушку необыкновенную ровно раздвоенную и лихо выгнутую, будто двурогие вилы.
- Добра рогатина, - промолвил Дмитрий.
- Велишь срубить, княже? Осенью с этой рогатиною на медведя пойдем. Добры медведи у села Радонежа! Раз поехали мы с батюшкой к отцу Сергию в монастырь, стали у речки Вори, а они, медведи-то, возьми и выйди на бережок, возьми и кинься в воду! Един фыркает, другой ворчит, а иной, младенец, скулит. А как на берег-то полезли - нам с батюшкой коней не сдержать.
- И сам, поди, устрашился?
- Так кабы рогатина была... - потупился Бренок. - .Так велишь срубить, княже?
- Пусть растет божье древо...
Из кустов порскнул серый заяц, тощий, еще не выгулявшийся. Только тут охотники вспомнили, что луки их еще не натянуты. Дмитрий накинул тетиву на свой и протянул руку к мечнику. Тот вынул из колчана пук стрел и сунул их копейцами в короткий сапог - так удобнее, а колчан подал князю. Они разъехались, чтобы встретиться, как солнце взойдет, на той же опушке, у тополя-рогатины. Бренок, почуяв свободу, ускакал через кустарник в чащу, Дмитрий взял чуть левее. Ехал осторожно, прислушивался. На большую живность в малой дубраве рассчитывать не приходилось, но боровая птица взлетала порой из-под копыт. Дубрава неожиданно кончилась, открылось небольшое покатое поле, убегающее вниз, где светлой полосой блестел на рассвете Дон. Где-то левее, верстах в трех или пяти, Непрядва впадала в него. Тихо было на опушке, не хотелось и ехать дальше. Вскоре показался Бренок, скакал по полю в сторону реки Смолки, верно выследил зайца. "И зачем коня томит?" покачал головой Дмитрий, подумав о дальней дороге в Орду.
На опушку выскакал лосенок. Повертелся на гонких, будто негнущихся ножонках - сразу видно, нынешний, весенний, - поднял горбатенькую мордочку, понюхал воздух. Дмитрий не двигался. Лосенок шевельнул ушами и пошел к лошади.
- Поди, отроча звериное! - тихо произнес Дмитрий.
С нижней губы лосенка тянулась до колен светлая слюна - нацелился, должно быть, на матку, но вот что-то его остановило. Он уперся прямыми ножками в землю, задрожал, увидя человека, и вдруг отпрыгнул в сторону, пошел подкидывать задними копытцами, только мелькали белые промежни задних ног, пока не скрыл его опушковый кустарник и дубрава. "Вот и добро, что нет тут Бренка, сгубил бы звереныша - взял бы грех на душу", - подумал Дмитрий.
Убивать и резать молодняк испокон считалось на Руси грехом.
Он тронул коня и направил его по опушке, объезжая дубраву справа, откуда-то доносились мычанье коров и пощелкиванье кнута. Вскоре показалось разбредшееся стадо, жавшееся к дубраве, где выжила трава, и пастух. Старик стоял и смотрел в ту сторону, где от Смолки скакал Бренок, а князя он увидел поздно, когда тог подъехал вплотную. Старик вздрогнул, вглядываясь во всадника, потом медленно стащил шапку, но не поклонился. Он был бос. Из-под длинной холщовой рубахи торчали подвязанные пенькой штанины. Лицо, пропеченное солнцем, высвечивало темно-багровым пятном из седых волос и такой же белой бороды.