Елизар берег в калите на шее серебро, что досталось ему, и неприметно для себя разгорался думами о новых походах, а прямей сказать - о новых наживах без труда. Недаром Лагута посматривал на Елизара недобро, корил за сбитую, неверную при ковке руку - вот она, служба-то Князева, вот она, поруха-то в человеке от службы той! Долго ли человеку испортиться?
Возвращались войска по Владимирской дороге, и до Клязьмы-реки полки двигались ни шатко ни валко, а после перевоза не удержать коней - неслись к стольному граду. Елизар видел, как лицо даже у самого Боб-рока горело нетерпеньем, шутка ли: покорить Булгар-ское царство и не потерять ни одного воина!
- Митрей Михайлович! Воевода! - кричал бесстрашно Тютчев. - Вели скакать к Москве, дабы оповестить, что мы поблизку!
Прищурился Боброк - ну и хитер десятник стремянного! - выдержал немного нрав и кивнул. Елизар привстал в стременах, свистнул Тютчеву и указал пальцем на себя - меня возьми! Захарий кивнул. Он выкрикнул свой десяток, но на обочину выскакали человек тридцать.
- Отпрянь! - нахмурился Боброк. Подъехал и махнул плетью: по левую руку - назад, по правую - с Тютчевым на Москву. Повезло Елизару, и, спустя некоторое время, проскакав по Кремлю с радостной вестью, Елизар направился по Ильинке на Глинищи, а оттуда свернул на мост через реку Рачку и прямо на Гостиную гору. Затемнела на берегу Яузы слобода. Кузницы чернели прокопченными стенами. А вон уж и дерево у избы Лагуты, а рядом, слева, стоит его, Елизара, изба, совсем новехонькая и просторна для малой пока семьи...
Лагутины ребята - во, глазастое отродье! - со свистом и визгом кинулись навстречу всаднику, и по этому крику, по этой неуемной мальчишьей стремнине ему стало ясно: дома все хорошо! А вон, кажись, и Ха-лима с дочкой, с Ольгою!
- Дядька Елизар! Дядька Елизар едет! - Ребятня развернулась на ходу и бросилась обратно к избам.
- Акиндин! - крикнул Елизар старшему, тот обер
нулся, но не пошел на зов, и Елизар понял: это младший так вырос у Лагуты - высок, последнюю маль-чишью стать норовит сбросить и обрести мужичью, только шрам от плетки Вельяминова навеки выплеснулся из-под волос на щеку и слегка белел... Это же Воислав, меньшой, так вымахал...
В воротах кузницы стоял мужик, молодой, здоровый, - это и был старший, Акиндин. За батьку стучит молотом, теперь не до собачьих игр... Крохотная девчушка, Анна, похожая на мать не только именем, выбежала прямо под коня, но испугалась и закрыла лицо подолом, обнажив белую детинную наготу.
- Ох, как встречает дядьку Елизара! Аи, бесстыдница! Где батько-то? Да спусти подол-то, не то ворона искрадет тя! Во, так! Где батько-то?
- А батьку медведь задрал!
Елизара холодный пот прошиб, а девчонка улыбается во все лицо круглое. Вышла сестра Анна, тоже улыбка до ушей. Не-ет, тут что-то не так...
Халима налетела нежданно и жарко, как степной суховей, только не жгла, а сладостно опалила душу всем жаром своим, прижалась грудью к коленам его и тянула с .седла. "Потом... Про Лагуту потом..." - думал он, подхватывая Халиму, чтобы провезти ее эти десять саженей до избы, как пять с лишком лет тому вез ее с Красивой Мечи.
- Теперь поедем с тобой? Да? - спрашивала она.
- Теперь уж скоро... - отвечал он, и кто бы понял их разговор: все эти годы просила она отвезти ее в степь подышать ветром...
Вечером пришло все семейство Лагуты во главе с хозяином. Халима уже растолковала Елизару, что Ла-гута вторую войну скрывался в лесу - ни на Тверь не ходил, ни на Казань. Как прослышит, в лес уходит, а дома велит говорить, что ушел-де давно и без возврату - медведь, мол, заломал... Ясно теперь, почему знаменитый бронник не хотел ходить в "старших людях", с них спросу больше, как война сберется.
- Война ныне ровно осенний дождь - всякой час жди, - сказал Лагута сурово.
На труса он не был похож, и Елизар спросил:
- А ты на войну-то с опаскою зришь?
- А нелюба она, война-та... Чего в ей?
- Другие вот идут.
- Про других неведомо, а мне тверитяне худого не делывали. Кабы сделали - пошел...
- Л на булгар почто не ходил?
- Булгары-те? Булгары-те далеко-о! Пущай с ними Нижний Новгород да Суздаль бьются - им сподручно.
- А я-то ходил?
- Ты мне - не в обычай! - рассердился Лагута, вывалив на стол два громадных черных кулачища. - Позвал - так наливай меду! За куны, поди, воевал-то? Велико ли серебра нарвал?
Сестра Анна поставила кувшин меду между мужем и братом, стараясь прервать разгоравшийся спор. Хали-ма несла томленую баранину с чесноком сразу две ноги. Елизар, до сей поры гладивший головенку дочери, взял Ольгу на колени - верный знак: спору конец.
- Подвинь-ко, Лагута, яндову! Нам ли ныне грози-тися? Ты гляди: избы наши - полны чаши! А земля наша эвона как поднялась! Литву смирили, Тверь под руку подвели, булгар обуздали - наместников своих посадили в Казань. Князь Рязанской, коль ума не избудет, к нам приклонятися станет!
Елизар говорил, как по писаному, и Лагута еще раз с горечью отметил про себя: ископытили мужика, а какой мужик был! Ежели снова война - в лес его утяну...
11
Война, как ни жди, всегда нежданна.
Дмитрий знал, что Мамай подчинил себе почти всех эмиров в Орде, князей и царьков, ранее мнивших о самостоятельности. Епископ Сарайский, отец Иван, жаловался на притеснения Мамая, просился у митрополита на Русь, "дабы живота не избыть", Мамай - не Маго-медка, понимал, что епископ все высматривает в Сарае и доносит на Москву, потому смерть русского священника - самое надежное дело. Епископ доводил Москве, что в Орде престрашная моровая язва и что ждать нападения татар в ближайшие годы нечего. Однако прошло чуть больше года, как вдруг объявился верный Мамаю царевич Арапша. Большое войско переправилось через Волгу и захозяйничало в Посурье, грозя Нижнему Новгороду,
Грянули колокола на Москве, и поднялось большое войско. Вновь поскакали гонцы в ближние города, откуда спешили князья и воеводы с полками. Сам Дмитрий сел на коня, стремясь управиться с ворогом до жатвы. Дошли полки до реки Суры, соединились с войском нижегородским, а никакого Арапши там не оказалось. Попадались сожженные деревни, вытоптанные поля, но ордынских полков не было. У мордвы вызнали, что Арапша отошел далеко, к Волчьей Воде, к притоку Донца. Дмитрий не стал гоняться за царенком - мал зверь! - и вернулся к Москве, оставив полки владимирский, переяславский, юрьевский, муромский, ярославский. Вел силу эту сын князя Нижегородского, Иван Дмитриевич, который стоял во главе нижегородского полка. Многовато было ему такой чести, ну да ладно: тесть упросил...
Московское воинство вернулось домой, слегка промяв коней, и готовилось к жатве. Да в конце того погожего лета пришлось пожать русским полкам жатву - " горькую жатву.
Молодой князь Иван Нижегородский не смог внушить воинству послушание и заботу о деле опасном. Пошли распри меж полками и воеводами, после пристрастились в безделье к пиву и меду. Понравилось. Побрели по деревням и селам, меду искали. Пили в жару. Хмелели и радовались сами себе: какие они бесстрашные. Иной кричал, что один управится с десятком татар. Доспехи, мечи, копья, булавы, рогатины - все кучей свалено на возы. Лихая игра с судьбою...
Второго августа грянула гроза.
Мордовский князек навел Арапшу на разморенное русское воинство. Хитрый воин не сразу напал, но все высмотрел, рассчитал точно, полки разделил на пять колонн и с пяти сторон ударил нежданно и страшно. Русские растянулись по деревням вдоль реки Пьяны и сами были пьяны. Добежать не успели до телег с оружием, как уже половина полегла под саблями. Другие кинулись к реке. Тонули сотнями и гибли от стрел, а с берега разили копьями. Иван Нижегородский утонул, пробитый стрелами...
Арапша отправил табуны коней, полон и обоз с оружием к Мамаю, а сам, уверенный в победе, подошел к Нижнему Новгороду. Князь Дмитрий Константинович Нижегородский в горе и страхе бежал в Суздаль. Арапша сжег город. Из жителей спаслись лишь те, что отплыли на судах к Городцу.