Сон сбили ему задолго до полночи. Тиун Свиблов царапал дверь и робко молил отворить. Дмитрий отсу-иул засов.
- Митрей свет Иванович! Бога ради смилуйся и не гневайся. Повеление твое не смогли исполнити: не нашли на Москве ни единого мастера заплечных дел. Нету.
Это Дмитрий упустил. Да и откуда взяться им, коли не бывало на Москве казней принародных. Тиун стоял ссутулясь, по усталому лицу был размазан рукавом пот и блестел сально в свете свечей, что держали гридные спальники. За порог Дмитрий его не пустил, так и стояли в распахнутой двери, и тени их колыхались по стенам.
- По-доброму ли искали, дядька Микита? - спросил Дмитрий, понимая в то же время, что спрашивать это не следовало, потому не ищут того, чего нет. Поди разыщи Григорью Капустина и передай ему повеленье мое: завтра своею рукою он казнит Ваньку Вельяминова! И да исполнит он сие грозно и скоро!
Тиун поклонился и пошел, крестясь. Дмитрий видел через дверной притвор, как он устало раскидывал руки, касаясь на переходе стены, так же устало перешагивал высокий порог, выходя на рундук. "Вот кто пожилой..." подумал Дмитрий, затворил дверь и отправился к постели, устроенной в красном углу, изголовьем к иконам. На ходу он глянул в темный омут окошка и не увидал ни вблизи, под самым Кремлем, ни вдали, на посаде, ни единого огня. Глухо спала Москва последнюю ночь перед первой в ее истории казнью.
* * *
Сразу после заутрени, еще и солнце не обсушило крыши, а три полка: великокняжеский стремянной, полк пасынков и полк тоже детей боярских уже были в седлах. Слышалось что-то тревожное в ржании коней, выкриках сотников, в говоре толпы, набежавшей в кремлевские церкви к заутрене да так и оставшейся в стенах. Смятение людское перекинулось на скотину, и вот уж нарастал в закутах кремлевских дворов визг поросят, а из-за реки накатывало коровий рев.
Дмитрий слышал все это через растворенные окна, пока переодевался. Поленян вытащил из сундука богатый наряд: новые красные сапоги с серебряными подковами, зеленого оксамита порты и того же цвета кафтан, шитый серебряной канителью. На плевд Поленин набросил Дмитрию алое корзно (любил это делать Поленин). Нынче он ни словом не обмолвился о Ваньке, хоть всю ночь не давали ему покою Вельяминовы - просили-молили, подносили дорогой посул и довели до того, что сам он согласился бы лечь под топор, но просить великого князя о помиловании не стал.
- Изготовлен ли конь? - задал Дмитрий праздный вопрос, зная точно, что конь готов с вечера, спросил для того, чтобы покладник понял: князь не держит зла за вчерашнее.
- Подуздный вывел под злащеным седлом, батюшка...
Дмитрий появился на рундуке и услышал издали нарастающий вал голосов то неслось с соборной площади, откуда увидали его посадские люди. Он спустился вниз, где стояли тесной толпой ближние бояре, кроме Вельяминова, и направился было к коню, что вели ему навстречу, но вдруг остановился. Перед ним, растеснив толпу бояр, вырос во всю свою телесную мощь Григорий Капустин. Дмитрий и бровь не успел вскинуть от удивления, как богатырь, недавно поверстанный званием тысячника, пал на колени, смерду подобно.
- Великой княже! Не посрами имя мое! Не дай пасти на весь род мой черному проклятию - не вели мне поганить руки свои казнью Вельяминова!
Это было совсем неожиданно. Тут уж прибежали от Беклемишевых и довели, что Ваньку вывели из башни и, связанного, закинули в телегу. А что дальше и сам великий князь не ведал, ибо стоял на распутье.
- Вельяминовых опасаешься? - спросил Дмитрий.
- Никто мне не страшен! - решительно воскликнул Капустин, все еще стоя на коленях, пачкая парчовые порты землей. Дмитрий хорошо знал, что это так, что робость не селилась в сердце этого верного слуги и первого богатыря на Москве.
- Ты за великого князя не желаешь руку поднять? - пошел Дмитрий на последнее средство, но и тут Капустин нашелся:
- За тебя, Митрей Иванович, рад живот положить в брани лютой с любым врагом. Повели - и выйду один супротив сотни, дух испущу и не устрашуся! Токмо не вели... Молю тя, княже, не дай сгинути душе слуги своего! Не несут меня ноги на Кучково поле. Мне краше в колодец кинуться, нежели обагрить руку кровью православного. Прости мя, княже, отыми у меня все деревни и земли, как у Ваньки Вельяминова, голову отруби - то за счастье почту, нежели сам рубить стану...
Дмитрий хотел перешагнуть через павшего на землю Капустина, но такую гору не перешагнешь, и он в растерянности пнул его ногой.
- Поди прочь, дабы очи мои тя не зрели! - вдруг воскликнул Дмитрий, теряя самообладание. - А вы чего выстоялись, взоры утупя? - повернулся он к толпе ближних бояр. - Кто тут на руку скор? Кто из вас, из бояр, готов показать службу свою? Кто покажет службу сию - даю все деревни Ванькины, все села со приселками, кои поял я за собой. Кто? Молчите, воды в рот набравши! Крови страшитеся? Ручки измарать страши-теся? А кто из вас, из бояр, али из ваших отцов тысяцкого Алексея Хвоста умертвил? Кто решился на то во мраке рассветном вон на той, на Соборной площади? Не вы ли? Приумолкли! Не сын ли боярской убил великого князя Андрея Боголюбского? То-то!
Но тут Дмитрий понял, что сказал лишнее: Боголюб-окого кровь пролилась за кровь отца и сына Кучки... И, вспомнив это, пригасил великий князь взор свой и тяжело приблизился к коню. Отстранил было подуздного и хотел молодцевато вскочить в седло, но почувствовал слабость. Стремянной гридчик ловко поставил оковрен-ный приступ, и Дмитрий, едва ли не впервые, не пренебрег им, а ступил на него, вдел ногу в стремя и медленно сел в седло. Бояре кинулись было к своим коням, но Дмитрий строго остановил:
- Чего бородами затрясли? Бежите - седые власы, будто перо куриное, трясете на стороны, а чтобы совет великому князю дать - нету вас! Где найти мастера заплечных дел?
В растворенных воротах, чуть поодаль от всех остальных, стоял князь Серпуховской. С помощью слуги он сел на своего вороного коня и подъехал к великому князю, ибо пешком подходить было бы зазорно.
- Брате! Не утруждай себя сим поиском. Нету заплечных дел мастеров на Москве, чем и славен град наш! - сказал Владимир Андреевич и замолк. Послышался гул одобрения.- Повеление же твое - казнить Ваньку Вельяминова исчолнит злокозник, Ванькин пособник - Жмых, ныне пребывающий в башне у бояр Беклемишевых!
- Истинно!
- Истинно так!
- Мудро изрек Володи мер Ондреич!
Дмитрий и сам, под шум боярских голосов, готов был обнять брата, но сдержался, лишь кивнул. Он увидел, как Григорий Капустин вихрем сорвался с места, подбежал к полку гридни и с первого же коня смахнул седока, как муху с седла. Сам вскочил и, пастясь улыбкой во все лицо, погнал серого в яблоках жеребца через ворота, через соборную площадь, прямо ко двору Беклемишевых. Дмитрий тоже был рад за него и, повеселев, велел выезжать со двора.
* * *
Ивану не лежалось на телеге. Он, увязанный, будто куль, толстой веревкой, силился сесть, и это ему удавалось, если телегу качало не шибко, и тогда всем становилось видно его бледное, ставшее неожиданно красивым лицо. Его не портили даже узко посаженные глаза, а волосы, вымытые накануне в бане Беклемишевых, куда водили Ваньку под стражей, рассыпались на щеки легким ленком и подымались, и пряли по ветру. Чистая рубаха, вышитая матерью, боярыней Марьей, была надета утром перед причастьем. Из шитого шелком ворота белела гордая шея, гладкая, юная...
- Эва голову-то воздымает, - ворчали ближние бояре, будто ненароком косясь на великого князя.
- Истинно! Ишь уста-те кривит!
- Криворотой себе на уме!
- Надо бы: великого князя в Орде приторговал!
- Эва, эва! Брови-те возвел горе!
- Молиться хочет! Руки развяжите!
- Как дьявола ни крести, он все кричит: пусти!
За телегой вольно шел Жмых. Он смотрел по сторонам, и на лице его, исстеганном кнутом Капустина, не было ни смятения, ни жалости к Ваньке. Этот отсечет голову, не дрогнет...
Впереди шел легкой рысью полк пасынков. За ним - телега с Ванькой Вельяминовым. За телегой - полусотня гридников, потом - великий князь с боярами, а следом, то напирая, то придерживая удила, резвился стремянной полк великого князя, красуясь дородством и блеском упряжи.