-- Подлая!.. Низкая!..
Уже окна засинели рассветом, -- а Данский все не приходил. Теперь уже Мирра ясно чувствовала, что ей не на что больше надеться: все пропало. В полном изнеможении, в тупом, безвыходном отчаянье она упала в спальне на свою постель, одетая, как была, и, зарывшись лицом в подушку, забылась. Это был не сон, а какое-то оцепенение, без дум, без чувств, в котором она, однако, не переставала плакать; слезы бежали из-под опущенных век, не иссякая... Она очнулась от неприятного прикосновения к лицу мокрой подушки...
Она подняла голову и увидела мужа. Он стоял над ней в синих сумерках рассвета какой-то весь темный, печальный и смотрел на нее бездонными, как будто раскрывшимися до глубины его скорбной души, глазами. У него лицо было совсем черное, и седеющие усы, борода и волосы, как-то особенно печально подчеркивало эту страдальческую черноту лица. Его костюм был в беспорядке, видно было, что он всю ночь где-то скитался, терзаемый невыносимой болью и пришел к ней в конец измученный. Его губы шевелились, дрожали, но он не произносил ни слова и только смотрел на нее с каким-то скорбным, тяжелым недоумением, точно не узнавая, не понимая ее.
От этого взгляда у Мирры похолодело все внутри, и она невольно закрыла лицо руками, чтобы не чувствовать на себе этих ужасных, страдальческих глаз. Она тихо простонала:
-- Я не виновата... Клянусь Богом!..
Данский молча, уныло покачал головой. Мирра взглянула на него -- и глубокая жалость поразила ее сердце. Как он должен был страдать! У него глаза совсем провалились, щеки втянулись, он теперь был как будто меньше ростом с этими сгорбленными плечами и гнувшимися в коленях ногами. Она быстро поднялась и схватила его за руку.
-- Ну поверь же мне, между нами ничего, ничего не было! Никогда!.. -- сказала она, плача. -- Как ты можешь думать?..
-- Я видел... -- тихо сказал Данский, отворачиваясь и закрывая глаза рукой: -- Что же еще нужно?..
-- Что ты видел? Что ты видел?.. -- истерично вскрикивала Мирра, тряся его руку. -- Это был кошмар, сон, я не знаю, что это было!.. Я не знала... Я не хотела... Почему ты не хочешь мне поверить?..
Данский упрямо качал головой. Для него, по-видимому, уже все было кончено и это объяснение казалось лишним, ненужным. Он устало, нехотя говорил, глядя в сторону:
-- Оставь, Мирра. Я не могу поверить тому, что между вами ничего больше не было, кроме того, что я видел... Если бы только это...
-- Но я ж тебе говорю, что только это и было! И, притом, я не знаю, не понимаю, как это случилось!.. Разве ты не знаешь, что я тебя люблю?.. Мне никого больше не нужно, кроме тебя одного!..
Данский сделал нетерпеливое движение, высвободив свою руку из ее холодных, маленьких ручек, беспомощно цеплявшихся за него.
-- Ты любишь его! -- глухо сказал он -- зачем ты лжешь?..
Мирра опустилась перед ним на колени, ломая пальцы:
-- Нет, о, нет!.. Клянусь тебе -- нет!.. Я не люблю его, никогда не любила!.. Боже мой, что же мне сделать, чтобы ты мне поверил?..
-- То, что я видел, -- мрачно сказал Данский, едва справляясь с брезгливо дрожавшими губами, -- разве это не любовь?.. Попробуй доказать, что это не так...
-- Чем я могу доказать?.. Я сделаю все, что ты хочешь! Только скажи, что? Ради Бога!..
Данский недоуменно-грустно пожал плечами.
-- Не знаю... Я должен увидеть, что он тебе не дорог и ты можешь пожертвовать им для меня... Но это невозможно, Мирра. Я никогда не поверю и не... примирюсь. Тут нужно нечто сверхчеловеческое, чтобы я мог забыть и опять по- прежнему тебя любить...
От этих слов неумолимой безнадежностью повеяло на Мирру. Она закрыла лицо руками.
-- Да, да... -- растеряно сказала она, чувствуя прикосновение к сердцу какого-то холодного ужаса. -- Ну хорошо... Я подумаю... Уйди...
Данский вышел, не сказав больше ни слова. Мирра снова легла на постель. Она уже не могла ни плакать, ни стонать, не могла жалеть ни его, ни себя. Она вся была измучена, все в ней болело, и в ее сердце было как-то жутко, холодно и пусто. Она снова забылась в полусне-полуобмороке...
Все время, пока она спала, где-то под сознанием у нее шла темная, тревожная работа, и она проснулась от внезапно прорезавшей мозг страшной мысли, явившейся как бы итогом этой работы. Она поднялась и села на постели, вся дрожа от ледяного озноба. Уже стоял вечер; синие сумерки наполняли комнату. Весь дом тяжело, глухо молчал...
Мирра вдруг услыхала в дальней комнате шаги мужа, -- она вся сжалась, застыла от страха. Она теперь его боялась... Но шаги скоро затихли. Она прислушалась -- ничего больше не было слышно. Она встала, зажгла электрическую лампу на туалете; у нее стучало в висках, шумело в голове, мысли путались и обрывались. Что она должна сделать?.. Муж требовал искупления, -- какого?.. Она вся дрожала, холодея от ужаса...