– Хорошо, – уступила она, но всё равно с явной неохотой.
Неинтересен, вдруг понял он. И эта догадка неожиданно причинила боль, хотя, спрашивается, чему удивляться? Времени прошло немало. Он вон и сам давно с другой. Было бы глупо думать, что она до сих пор им увлечена. Особенно после всего, что произошло. А всё равно больно.
– Сегодня можешь? Я хоть сейчас...
– Могу, только позже, часа через три.
– Не вопрос. Может, в кафе посидим?
– Нет, – как-то слишком поспешно и нервно отринула она эту идею. Помешкав, предложила: – Давай лучше в сквере встретимся.
В сквере так сквере, хотя столик на двоих для такого разговора подошёл бы лучше. Но хоть так. Максим тревожился, что она вовсе не захочет с ним встречаться.
8
Три часа до назначенного времени, точнее, два с половиной, тянулись невыносимо долго.
Максим уж не знал, куда себя деть. В душ сходил, уткнулся в книгу – отбросил, вышел в сеть – его тут же поймала Инга, подруга.
Посыпалось: «Как ты?», «Когда вылетаешь в Калининград?», «Скучаешь по мне?» и всё в таком духе.
Думал, может, с Артёмом пока прояснить вопрос, но тот и носа не высовывал. А вламываться к нему –настрой не тот. Обед ему Вера принесла в комнату. Потом вернулась, сообщила, что от еды мальчик отказался, сам бледный, почти зелёный, лежит пластом, еле дышит.
Мать разохалась. Отец снова скривился, но уже без комментариев.
Максим бы с удовольствием «навестил» приболевшего брата, но не до того. Ни на чём, кроме грядущей встречи, не мог сосредоточиться. Еле дождался, когда уже можно будет ехать и сорвался раньше времени. В сквере был уже в половине третьего. Пришлось выписывать круги по аллейкам – не стоять же у фонтана торчком в ожидании.
Алёну он почувствовал раньше, чем увидел. Ощутил спиной её взгляд, и сердце зачастило.
Обернулся и… дыхание перехватило. Такой она ему показалась красивой, что не наглядеться.
Вчера на похоронах на ней были глухая чёрная водолазка и серые брюки. Волосы собраны в тугой валик. Сама вся строгая и неприступная.
Ну а сейчас она надела белые босоножки и белый сарафан с коричневыми цветами, отчего золотистый загар казался ещё насыщеннее. Ветер соблазнительно трепал подол, оголяя стройные ноги выше колена. Максим аж сглотнул, не в силах оторвать взгляд. Только когда она подошла совсем близко, поднял глаза выше, с жадностью посмотрел в лицо. И всё внутри сжалось.
Каждая чёрточка до боли знакома, и в то же время какая-то она стала другая. Тёмные волосы свободно лежали волнами по плечам. Глаза блестели синевой и завораживали. А губы… на них лучше вообще не смотреть.
– Присядем или пройдёмся? – спросил он, пытаясь скрыть за небрежным тоном нахлынувшее вдруг волнение.
Голос всё равно дрогнул, да и прозвучал как-то натужно. И в руках чувствовалась лёгкая дрожь, потому Максим заложил их в карманы джинсов.
Она пожала плечами. Бросила искоса быстрый взгляд, тут же отвела и… на скулах проступил румянец.
Максиму даже чуть легче стало. Она тоже волнуется! И смущена к тому же! Значит, не всё прошло. Что-то да осталось. Он, уже увереннее, кивнул на освободившуюся скамейку. Хотел взять её под руку, но почему-то не осмелился прикоснуться.
– Лучше присядем тогда, так удобнее будет говорить.
Конечно, удобнее, если ноги у него стали вдруг как ватные.
Она присела от него на довольно почтительном расстоянии, смешно даже. Он что, накинулся бы на неё? Он ведь и раньше её особо не трогал. Или, может, она не ему, а себе не доверяет? Эта мысль нравилась ему больше.
Максим повернулся к Алёне и пристально взглянул. Она сидела прямая, как кол, и старательно смотрела перед собой. А щёки, меж тем, у неё так и полыхали. Странным образом её такое явное смущение помогло Максиму преодолеть собственное. И не просто помогло преодолеть, а вызвало острое желание коснуться кожи, вдохнуть запах, поймать взгляд… С большим трудом сумел сдержаться.
Потом вспомнил, зачем вообще назначил эту встречу, и весь запал сию секунду иссяк.
Максим отвернулся, тяжело вздохнул, собираясь с мыслями, затем произнёс:
– Я извиниться хочу перед тобой.
– За что? – не поворачиваясь, спросила она. Тонкие пальцы теребили подол сарафана.
– За всё, – просто ответил он. – Правда, за всё. За то, что принял тебя в штыки, когда ты только приехала. За то, что класс против тебя настроил. И за… за тот спор дурацкий прости.
Она вдруг повернулась к нему, посмотрела, чуть нахмурившись.
– Знаешь, я давно не держу на тебя зла за то, что ты пытался меня выжить. Я поняла, почему ты это делал. Всё из-за отца. Папа был к тебе чудовищно несправедлив.