– Да ладно, – хмыкнул Максим.
– Нет, это так, – не обращая внимания на усмешку, продолжала она со всей серьёзностью. – Поэтому я тебя не виню. Я это пережила и забыла… почти. И вспоминать об этом не хочу. Но почему ты просишь прощения за тот спор? Ты же в нём не участвовал и пытался меня предупредить…
– Ну, не участвовал, да. Но и не предотвратил.
– А как бы ты это мог предотвратить, если ты даже далеко не сразу узнал про него?
– Почему не сразу? – Максим скосил на неё глаза.
Она смотрела недоумённо, точно в самом деле ничего не понимала, отчего ему стало совсем стыдно.
Мелькнула малодушная мыслишка: может, подыграть? Неизвестно с чего она взяла, что он ничего не знал про спор, но это стало бы неплохой отговоркой. Но тут же себя и отдёрнул: он пришёл сказать ей правду, не выкручиваться, не увиливать, а сказать всё, как есть, как было, и объяснить, что винит себя безмерно.
– Нет, – качнул он головой, отвернувшись. Трудно говорить такое, глядя в глаза. – Я знал про спор с самого начала. Пацаны при мне забились…
– Но как же так? Ведь когда всё раскрылось, когда папа бучу поднял, Мансуров приходил к нам, просил прощения и... В общем, папа его допытывал, мол, не ты ли это всё организовал. Он почему-то был уверен, что ты. Но Мансуров заверил, что ты даже не сразу и про спор-то узнал, а как только узнал – попытался помешать… Я подтвердила его слова… Я же помню, ты мне говорил, чтобы я с ними не встречалась…
– Почему так сказал Мансуров, я понятия не имею, но это не так. Всё я знал с самого начала.
Алёна продолжала таращиться на него с каким-то странным выражением. Вырос бы у него на лбу рог – вот так бы и смотрела.
– Ты… знал? – выдохнула она. – При тебе они спорили?
– Да.
– Но ты же… – сморгнула она. – Ты же…
О, только бы она не начала плакать, мысленно взмолился Максим. Слёзы его всегда обезоруживали., несмотря на то, что мать плакала постоянно, и он мог бы, вообще-то, давно привыкнуть. Но нет. Всегда терялся и до сих пор теряется рядом с плачущей женщиной.
– Пойми, я знаю, что это ужасно. Думаешь, я не виню себя за это? Очень виню! Просто, когда они спорили, я был на тебя сильно зол. Поэтому вот… позволил такое.
Она молчала, глядя на него во все глаза.
– Да, это свинство, – продолжил, не дождавшись ответа. – Если бы я тогда на тебя не злился, ничего такого, конечно, не случилось бы. Потом уже злость поутихла… я обдумал всё, ну и… пытался помешать, но дальше ты и сама всё знаешь.
– Злился? На меня? Что же я такого натворила, что ты вот так со мной… – надрывно и всё-таки со слезами произнесла она. Сердце тут же защемило нестерпимо.
– Ничего, – глухо ответил он, прекрасно понимая, что разговор складывается совсем не так, как рассчитывал и, возможно, дальнейшие откровения ещё сильнее ухудшат ситуацию, но остановиться не мог. – Ты была вообще ни при чём. Я думал, это ты рассказала Шилову про меня. Ну, что я приёмный.
– Ты думал…?
– Ну, вы с ним на крыльце болтали как раз перед этим. И потом, кроме отца, матери, Артёма и вот потом тебя, никто этого не знал. Причём Артём это знал всегда и никогда ничего, а ты… В общем, так получилось, что только я тебе рассказал, как об этом тут же узнал Шилов. Конечно, я подумал на тебя! Ещё и птичка эта…
– Какая птичка?
Но Максим отмахнулся, не стал вдаваться в объяснения, понимая, как это глупо и беспомощно прозвучит.
– То есть ты просто подумал, что я вот такая болтливая сплетница, даже не спросил меня, правда ли это, и сразу осудил? Навесил клеймо? И в наказание позволил втоптать меня в грязь?
Максим потупился. Горячий стыд душил его. Если бы она хотя бы не нравилась ему настолько сильно, то он наверняка смог бы говорить гораздо увереннее и убедительнее, а так удалось лишь с трудом произнести:
– Прости…
– Да даже если бы я выдала твой секрет, разве это оправдало бы ту подлость и жестокость? Разве это равнозначные вещи? Сплетни, банальные, глупые сплетни и… поломанная человеческая жизнь?
Максим молчал, наблюдая украдкой, как нервно подрагивали её тонкие пальцы, ни на секунду не находя покоя.
Да, он ожидал, что разговор будет не из лёгких, но не представлял, до какой степени. Самому ему было всё предельно ясно: себя он не оправдывал, но понять, в общем-то, мог. Алёна же как-то так всё извернула, что теперь, как ни крути, а он предстаёт мерзким мстительным подонком. И тут даже не сообразишь сразу, что сказать в свою защиту. Что вообще говорить. Поэтому Максим в который раз повторил: