— Посмотрим, — весело фыркнул Паша. — Тем более что недолго осталось. Покажете мне мастер-класс беспощадной мамы-полковника.
— Шутник, — проворчала Зимина, отворачиваясь к окну. Паша, пользуясь тем, что они как раз остановились на светофоре, протянул руку, поправляя выбившуюся из строгой прически непослушную рыжую прядку — как-то вдруг непонятно-сладко заныло в груди, когда представил смешную рыжую девчонку, так похожую на маму: забавно морщащую лоб, хмурящую брови, тонко улыбающуюся…
— Знаете, — тихо произнес Ткачев — задорная улыбка сменилась какой-то растерянно-мягкой и немного смущенной, — в такие моменты я вас почти люблю.
И, отвлекаясь на загоревшийся сигнал светофора, не заметил, каким изумленным, неуверенно-теплым и недоверчиво-сияющим стал ее взгляд.
***
— Ирин Сергевна, у вас телефон звонит, — Паша, ради приличия постучав и не дождавшись ответа, заглянул в спальню — забытый на тумбочке в коридоре мобильный начальницы уже по третьему разу завел знакомую мелодию. — Ирина Сергевна? — и в нерешительности замер, остановившись в шаге от кровати: Зимина спала, как-то неловко-трогательно подвернув под голову одну руку, другой прижимая к себе книжку в яркой бумажной обложке — кажется, какой-то легкомысленный любовный романчик.
Его накрыло — опять. Сейчас, такая мирно-усталая, вымотанная тяжелым суматошным днем и семейным вечером, она снова вызывала у него эти странные, непозволительные чувства — и вовсе не как мать его будущего ребенка — сама по себе. И, усевшись на край постели, Паша застыл в каком-то опустошающем оцепенении, где не было ни привычной вражды, ни вполне логичной неприязни, ни даже раздражения на самого себя — вообще не было никаких мыслей. Просто смотрел на спокойное, утомленное лицо без привычного макияжа, на упавшую на лоб челку, на бледные пальцы, сжимавшие книгу…
В такие моменты я вас почти люблю.
Криво усмехнулся, расправляя свернутое в кресле одеяло, осторожно подоткнул край; убрал на тумбочку книгу, прикрыл форточку, из которой ощутимо сквозило. И, уже остановившись у двери, снова бросил взгляд на начальницу — сейчас она сама показалась ему хрупким, растерянным, испуганно-притихшим ребенком. А еще — почему-то ужасно одиноким.
И неожиданно-горькая, отчаянная и очень простая мысль заставила вздрогнуть от вновь накатившей боли: как же дорого бы он отдал, чтобы все забыть…
========== II .12. Неприятное известие ==========
Отбегался Мотя Голицын, попав в “Пятницкий”: глупая случайность, что нарвался на патруль, отдыхая с бутылочкой после трудов неправедных, а попытка побега из отдела еще добавила статью — сопротивление при задержании.
— Слышь, начальник, — заныл Мотя, покосившись на хмурого смазливого парня, сразу догадавшись: этот будет бить. Причем как следует, с чувством, с толком, с расстановкой. — Ну не вешайте вы на меня еще и это, и так ведь по самое не балуй пойду…
— Я щас расплачусь прям! — еще сильнее обозлился парень. — “Не вешайте”! Может тебе еще ананасов в шампанском за твои подвиги подать?
Мотя, поскучнев, с минуту рассматривал темный угол допросной. Ничего интересного там не разглядев, решился:
— Слышь, начальник, давай я тебе инфу солью, ты там по этому делу палку срубишь или как там у вас… А вы мне сопротивление шить не будете, лады?
— Ну и что за инфа? Как твой сосед-алкаш дядя Вася алкаша дядю Федю табуреткой пристукнул? Или что баба Нюра у себя на участке коноплю выращивает? Неинтересно, спасибо. А вот то, что ты на начальника отдела, полковника между прочим, между прочим женщину, хотел с заточкой накинуться, вот это факт.
— Да не собирался я ни на кого кидаться, — заскулил Голицын. — А тема реальная, я отвечаю! Кореш кореша мне рассказывал… Затусил он как-то с какими-то залетными, ну, не из наших… И потащились они как-то раз по этому делу, — щелкнул пальцами по горлу, — ну, девочек им приласкать захотелось… Кореш, ну который кореша моего кореш…
— Короче, Склифосовский!
— Так я и говорю, кореш этот им предложил: хотите — к Ильдару в сауну, хотите — к Сивому, девочки там просто блеск… А те его на смех. Скучно, говорят, никакого огонька. Ну и потащили его в заведение какое-то мутное в каком-то подвале, запрятано похлеще чем убежище вражеской разведки и аж три амбала на входе… Ну, зашел он туда в общем, давай осматриваться… прихренел, короче говоря. В одной, говорит, комнате, четыре мужика одну девку…ну, сам понимаешь. Та уж вроде и не шевелится, как неживая, а они все свое… А самая жесть, говорит, что девке той лет шестнадцать от силы. В другой, значит, боров здоровый бабу охаживает, у нее, прикинь, вместо лица уже кровавое месиво и сама вся ремнем исполосована… А рядом из комнаты звуки доносятся, ну вроде как хрипит кто-то, будто душат его… В общем, говорит, посмотрел я на это все и деру. А мужиков тех он больше и не видел…
Паша медленно пододвинул Голицыну бумагу и ручку, пытаясь осознать услышанное: одна из потерпевших девушек, чьи тела были найдены возле канала, как раз была задушена, а у другой оказалось до неузнаваемости изуродовано лицо.
— Пиши давай!
— Ч-чего писать? — заерзал Мотя.
— Имя и фамилию кореша своего пиши. И адрес. И побыстрее! А то я уже злиться как-то начинаю!
***
— Ирин Сергевна, я вам тут водички принес, — Паша, заглянув после обеда в кабинет начальства, протянул Зиминой бутылку воды, как-то удивительно угадав: прихваченная утром из дома уже успела закончиться — жажда в последнее время на Иру нападала невероятная. И прохладная водичка, заботливо разбавленная свежевыжатым лимонным соком, оказалась как нельзя кстати, утоляя не только жажду, но и избавляя от приступов дурноты: токсикоз, если не считать неожиданной реакции на привычные запахи, ее почти не мучил.
— Как мило! — усмехнулась Ирина Сергеевна, приподнимая бровь. — Спасибо. Кто еще может быть таким заботливым, как не… — и вовремя осеклась, проглотив “как несостоявшийся убийца”.
— Как кто?
— Да не, ниче, неважно. Ты по делу или так, заботу проявить?.. Да садись ты, не маячь.
— Да и то, и другое, Ирина Сергевна. Помните чувака, который из обезьянника сбежать пытался?
— Такое забудешь, — пробормотала Ира, невольно содрогнувшись при воспоминании о несущейся на нее стокилограммовой туше. — И что?
— Так вот интересные вещи он мне рассказал, лишь бы мы ему еще сопротивление не припаяли. В общем, он говорит, что один его кореш был в каком-то мутном борделе… Короче, Ирин Сергевна, есть подозрение, что это как раз то заведение, которое мы ищем, ну, то, где могли держать потерпевших девушек из нашей серии.
— Вот как? — Зимина, опасливо покосившись на дверь, выдвинула ящик стола, доставая открытый пакетик соленых орешков — Паша даже не попытался скрыть невольную улыбку: в этот момент она показалась ему похожей на забавную рыжую белку, уничтожающую зимние запасы, — такую картинку увидел на днях на обложке детского издания, слоняясь между стеллажами в книжном. Ох уж эти беременные… — А ты сам что думаешь, блефует он или правду говорит? Стоит на это вообще время тратить?
— Ну а чем черт не шутит? Других-то вариантов нет у нас все равно. Да и зацепок, честно говоря, тоже.
— Ну тогда в чем проблема? Ищи этого типа, выясняй подробности, бери Савицкого и вперед. Действуй, Паш!
— Есть, Ирин Сергевна. — Уже поднявшись и задвигая стул, додумался уточнить: — А как действовать-то? Официально или… — выразительно стукнул кулаком по раскрытой ладони, — пожестче?
— Ткачев, что за глупые вопросы? Это дело у нас что? Правильно, показательная акция. Показать нужно, что полиция у нас трудится себя не жалея, что от наказания никто не уйдет… Короче, совмещать надо, Паш!
— А, ну я понял, — кивнул Ткачев. — Ну совмещать так совмещать.
— Какой у меня муж сообразительный, — поддела Ира.
— Вот мне показалось сейчас или это сарказм такой в вашем голосе был? — уточнил Паша, открывая дверь.
— Ой, Ткачев, да у нас вся ситуация один сплошной сарказм, — фыркнула Ирина Сергеевна. Глаза у нее смеялись. — Иди давай, работай. Родина тебя не забудет, это я обещаю!