Он был уверен в ней больше, чем во многих других, и наверняка не он один — не зря же Ткачев так слетел с катушек, узнав правду. Он, в отличие от Паши, слишком задетого личной темой, умом прекрасно понял и принял все, что она совершила — спасла их так же, как он когда-то спас Вику. Но, вопреки логике, это оказалось настоящим ударом — слишком неприкосновенной, несмотря на все происходящее, она для него оставалась. Тогда, в тот морозный вечер, устало, с едва ли не жалобной просьбой понять смотревшая на него, она вдруг показалась ему невероятно измученной, какой-то резко постаревшей и очень несчастной — Щукин на своем опыте испытал, что значит скрывать в себе такое. И считал, что должен сохранить эту тайну, чуть ли не впервые за долгие годы испытав к жесткой начальнице, “главе” “семьи”, неизменной защитнице, простое человеческое чувство — подобие жалости.
Это уже позже понял, как наивно было бы полагать, что она оставит все просто так. Его оставит — единственного свидетеля ее тайны. Не могла же она всерьез верить, что он способен навредить ей, ее сыну, когда пришла к нему домой с какими-то нелепыми обвинениями? Повод, она просто искала повод, оправдание для себя, чтобы убрать и его. И это задело даже сильнее, чем то, как легко и умело дурачила их всех целый год, как в одиночку, не считая нужным поставить в известность остальных, решила проблему. Она не доверяла ему. Она вообще никому не доверяла, по себе зная, как сильно может ударить тот, кто казался надежным. И не захотела принять, отступить, поняв, что у него нет больше сил притворяться, сдерживаться, что-то решать — имеют ли они вообще на это право после всего совершенного? Но она снова поняла все не так, усмотрев в происходящем вызов, бунт, не желая услышать главного и смириться с чужим решением не желая тоже.
А дальше просто одна нелепая случайность, помноженная на невозможность тянуть в одиночку изматывающую правду — уж в ком-ком, а в Вике он был уверен. Но гребаное стечение обстоятельств… И выбор был прост: либо с ней, либо против. Но о каком “с ней” теперь могла идти речь? Оставалось лишь “против”…
А сейчас, в затихшей квартире начальницы, где витали запахи духов, каких-то лекарств, кофе, приготовленного Викой, он снова понял: все не так однозначно. И сыграла роль даже не ошарашившая новость о том, что начальница, в отношении которой никогда бы предположить не смог, не посмел чего-то подобного — простого, обыденного, женского — что она вдруг в интересном положении. Вдруг удивительно явственно стало то, чего не замечал прежде, да они все, наверное, не замечали — ей тоже невыносимо тяжело. Только сложив ее нынешнее положение; раненого Ткачева, которого внезапно обнаружил у нее в спальне; краем уха услышанные в отделе сплетни о неприятностях Измайловой; бесконечные проверки, совещания, затеянное расследование, он осознал, сколько она в одиночку тащила на себе, не поделившись ни с кем. Она, вытаскивавшая их из всевозможных неприятностей, порой даже рискуя, ни словом не обмолвилась о том, что ей нужна помощь. И прежнее восхищенное уважение вернулось вновь, смешавшись со стыдом — неужели они, которых так старательно тянула, выручала, спасала, считала близкими, ничем не могут ответить ей, погрязнув в каких-то обидах, дурацких разборках, дрязгах? Разве для тебя, всегда стремившегося к честности и справедливости, это кажется правильным — намного более правильным, чем то, что происходит сейчас?
***
— … Кто его попросил, Красавчик утверждает, что не знает, — Савицкий отставил пустую тарелку, отдав должное кулинарным талантам Минаевой. Впрочем, он был таким голодным, что съел бы и слона — мотаясь несколько дней подряд в поисках того, кто мог быть замешан в произошедшем с Леной, он даже толком не успевал перекусить. Хотя кое-какие результаты все же были: посетив кафе, где в то гребаное утро завтракала Лена, он вышел на некого Дибцева по кличке Красавчик — молодого бездельника, живущего за счет обеспеченных женщин и порой не брезговавшего воровством.
— Ты ему веришь? — скептически уточнил Щукин.
— Ну, не то чтобы верю… Но спрашивал я его хорошо, так что смысла врать у него нет, тем более пока все не выяснится, он у нас посидит. Есть фоторобот того чувака, который его попросил подсесть к Лене за столик и что-то сыпануть. Ну, тот, альфонс тупой, даже не насторожился, куда его втягивают, лишь бы бабки платили.
— Ну так надо этого типа в розыск объявить, попроси Климова по какому-нибудь левому делу его провести. Со стороны следака все глухо, уперся как баран, даже встречу с ней не дают. Хотя раз уж у Зиминой не получилось… С другого боку надо подбираться. Ром, ты ж в курсе должен быть, может Лена какие-то мутные дела вела, угрожал ей кто-то.
— Да не было ниче такого вроде. Последнее, что на ум приходит — дело с теми упырями, которые бордель организовали. Но, думаю, если бы она что-то узнала, то сказала бы.
— Может, просто не успела?
— Может и не успела, — помрачнел Савицкий, стиснув кулак. — Урою гадов!
— Давай их найдем хотя бы для начала. Похоже, сильно мы кому-то на хвост наступили, раз такой кипеш поднялся. Правда, непонятно, почему именно Лена, зачем вообще вся эта суета с задержанием. И плюс — кто должен за всем этим стоять, чтобы и проверку натравить вовремя, и задержания добиться, это ж надо совсем Зимину не знать, чтобы поверить, что она ничего предпринимать не станет.
— Да с самого начала было понятно, что с этим делом все не так просто. Это ж как надо шифроваться, чтобы никуда ничего не “протекло”? Да и без “крыши” такой бизнес затевать не то что борзо, просто глупо. Кто-то их прикрывал, по-любасу! И явно не какой-нибудь авторитет Петя с третьего подъезда, тут люди серьезные. И…
— И совершенно с другой стороны, — закончил Костя. — Ну что, Рома, я нас всех поздравляю, похоже, мы ввязались в очередную глубокую… яму.
***
— Костя?
— Добрый вечер, Ирина Сергеевна. Или правильнее будет сказать утро? — Щукина откровенно позабавил растерянный вид начальницы — увидеть поздно вечером у себя на кухне подчиненного, да еще из тех, с кем последнее время были не самые хорошие отношения, для нее оказалось сюрпризом. Бросив взгляд на часы, Ира озадаченно нахмурилась.
— А… Я что, целый день?.. Что вообще случилось? Чего-то я не помню почти ничего.
— Да уж не один день. В обморок вы упали, Ирина Сергеевна, прямо за рулем. Повезло еще, что дорога почти пустая была и врезались в нас с Викой. Врач сказал, сильное переутомление на фоне… — и, опомнившись, закашлялся.
— О господи, не отдел, а филиал агентства “Бабушки на лавочке”, — проворчала Зимина. — Ничего не скроешь.
— Ирина Сергеевна, нам Савицкий про Лену рассказал, ну, что ее задержали. Он нашел типа, который по заказу какого-то мужика в кафе подсел к Лене за столик, ну и… Фоторобот сделали, мужика этого в розыск объявили, хотя это вряд ли что-то даст, его, скорее всего, тоже кто-то нанял. Мы вот о чем подумали. Чтобы такую многоходовку провернуть…
— Надо иметь хорошие связи, возможно даже в прокуратуре, — кивнула Ирина, наливая себе чаю и устраиваясь за столом. С усмешкой покосилась на холодильник, где стояли кастрюльки и сковородки с предусмотрительно приготовленным кем-то ужином. Заботливые какие… — Я сама об этом думала. Похоже, с этой бордельной темой мы кого-то заметно задели. Только не понимаю, при чем тут Лена, ну хотели бы припугнуть, могли бы менее изощренный способ найти.
— Разберемся, — Костя, покрутив в руках мобильный, поднялся. — Ну раз вам лучше, то я, наверное, поеду, и так тут целый табор развели, пока вы в отключке были. — Замялся, остановившись взглядом на небрежно растрепавшихся рыжих прядках, поймав откровенно насмешливый взгляд начальницы, явно ощутившей его неожиданную неловкость. Что-то необъяснимо-растерянное, немного виноватое толкнулось в груди. Вдруг подумалось, что бы он испытал, если бы, не дай бог, Вика в таком же положении оказалась бы вынуждена решать подобные проблемы? Даже представить страшно. А Зимина решает — сама, в одиночку, и даже попросить помощи считает лишним. Сколько же сил в этой хрупкой женщине, непобедимом “железном полковнике”?