— Ирина Сергеевна, простите меня, — тихо сказал он, открыто и серьезно глядя на нее. — Я правда не хотел, чтобы так получилось. Вы правы, нам некуда сейчас отступать. Просто глупо делать вид, что ничего не было, что можно остановиться, что-то изменить… Простите, — повторил он и поспешно, будто опасаясь услышать ее безжалостно-жесткий ответ, закрыл за собой дверь.
Ира довольно долго просидела на кухне — недопитый чай успел окончательно остыть, замолкли неразборчивые голоса за стеной у соседей, а шумный поток машин, проносившихся по проспекту, стал реже и почти затих. Наконец, выйдя из оцепенения, поднявшись, убрала в мойку чашку; невесело чему-то усмехнувшись, оглядела пустую кухню, вдруг показавшуюся неуютной, если не сказать неприкаянной. И запоздало, впервые за все время — с того момента, как услышала неожиданную новость — теплая, радостная волна поднялась внутри, обдав простым и светлым пониманием: она действительно рада. Может быть, довольно эгоистично, но этот ребенок ей нужен — именно сейчас, когда уже окончательно и решительно поставила на себе крест как на человеке, способном что-то чувствовать, за что-то переживать. Работа-работа-работа… Да, она нужна ей ничуть не меньше, чем раньше — это вся ее жизнь, ее дело, без которого она не представляет своего существования. Но — кроме? Что есть у нее кроме бесконечной работы? И даже повзрослевший сын, с которым совершенно утратили взаимопонимание, не мог вытащить ее из этого ледяного омута всепоглощающей пустоты и одиночества, хотя она отлично признавала, что во многом виновата сама. Хотя, может быть, у нее еще будет шанс все исправить?
Паша впервые за долгое время спал крепким, здоровым сном — не метался, не бормотал что-то в горячке; даже внешне выглядел лучше, по крайней мере, не таким бледным. Ира сама не понимала свои неосознанные, совершенно ненужные жесты, на которые срывалась в который раз — поправить сбившееся одеяло, вытереть взмокший горячий лоб, погладить по руке. Какое-то чудо: эти простые, совершенно невинные жесты пробуждали в ней неизмеримо, невероятно больше, нежели все романтически-отвлекающие моменты с Андреем — милая беззаботная болтовня, восторженное чувство собственного превосходства от актерской игры и легкий, приятный адреналин; даже здоровый секс. Ничего не дергалось, не отзывалось на его внимание, взгляды, прикосновения. И тем поразительней оказался тот удивительный контраст, когда, сама растерявшаяся от своего порыва, прижималась к Паше в теплом полумраке кабинета, пронзенная неожиданной, необъяснимо-сладостной болью. Она отчетливо помнила, когда плакала в последний раз — в кабинете генерала Захарова, оглушенная неспособностью поверить, смириться, понять. Те последние, устало-горячие, неконтролируемые слезы будто осушили, очерствили, опустошили душу — с того дня она не плакала ни разу. Ни когда от рук психа погибло несколько ее сотрудников; ни когда безжалостно и жестко исполнила ему приговор, осознавая, в кого превратилась сама; ни когда с каким-то чудовищным решительным спокойствием устранила Русакову. Не было, просто не было у нее больше слез, и сил плакать не было тоже. Но в тот момент, когда осторожно и крепко ее обнимал Ткачев — так, словно никого важнее у него не могло быть, благодарно-горячие, освобождающие слезы прорвались вновь — она даже не пыталась их сдержать, изумленная этим открытием: она еще способна хоть что-то чувствовать.
И сейчас, сидя на краю постели, глядя на его спокойное, невероятно родное лицо, держа его горячую ладонь, она снова вспоминала то, что забыла, кажется, навсегда.
Она вспоминала, что значит чувствовать.
========== II. 16. Ультиматум ==========
Звонок раздался в самое неудачное время — Ира, сонная, мало что соображающая, только направлялась в ванную. С неохотой подняла трубку, готовясь к очередным “замечательным” новостям, и услышала приглушенный, какой-то бесполый голос:
— Ирина Сергеевна? Вам, наверное, интересно, что с вашей подругой? Так вот, пока с ней все хорошо. Но это пока. Все остальное зависит только от вас. От того, продолжите вы лезть куда не надо или все-таки умерите свой пыл. Думаю, вы понимаете, о чем я. Ее могут закрыть, а могут и отпустить. Вам какой вариант предпочтительнее? А еще представьте, что начнется, если выяснится, что начальница следствия в Пятницком наркоманка. А учитывая вашу с ней дружбу… Весело, наверное, будет: проверки, начальство, журналюги… Даже если с должности не полетите, крови много попортят, — и в трубке полились гудки.
Ира несколько мгновений смотрела на замолчавший телефон, а потом витиевато и очень красочно выругалась.
Утро доброе, блин.
***
Да уж, правильно говорят, что от судьбы не уйдешь, хмыкнула Ира, окидывая взглядом собравшихся. Были и нехорошие тайны, приведшие к расколу, и взаимное недовольство, и решение покончить со всем этим раз и навсегда, отойти от дел, предоставить самим себе этих людей, с которыми столько прошли и столько раз друг другу помогали. Но все пошло вкривь и вкось, спутались карты, а все решения обесценились моментально. Ткачев, который, наплевав на все, что их разделяло, решил, несмотря ни на что, стать идеальным отцом их будущему ребенку; она, неспособная оттолкнуть его в этом совершенно искреннем порыве; это его гребаное ранение, неожиданно вызвавшее сбой в системе привычных чувств; подстава Измайловой, которая попала под удар лишь потому что ей не повезло оказаться лучшей подругой начальницы; какие-то твари, развернувшие кровавый бизнес и уверенные в своей безнаказанности… Она не могла, просто не могла молча наблюдать за происходящим, позволяя каким-то больным уродам творить такое — на своей земле, в своем районе, на этих улицах, по которым ходил ее сын, где жили ее друзья и родные, где росла сама, где знала буквально каждый переулок и двор. Где за все происходящее она несла ответственность — в меру сил и возможностей. И бросить все сейчас было бы просто подло.
— То есть кто-то уже в курсе, что мы развили бурную деятельность и влезли куда не надо, — выслушав, мрачно подытожил Савицкий. — Вопрос — откуда.
— Давайте, ребят, вспоминайте, кто где мог проколоться. Может следаку чего-то лишнего сказали или еще что. Кто вообще мог догадаться, что мы серьезно интересуемся этим делом?
— А знаешь, Ир, — нахмурился Рома, — когда мы с Пашей приехали тот дом проверять… Короче, мне показалось, что нас уже ждали, палить начали, не успели мы на территорию зайти.
— Ну вспоминай, Ром, вспоминай, может, кто-то рядом стоял, когда вы обсуждали, или что…
— Блин, точно! Риелтор! Как я сразу-то не допер! Еще мозг нам с Ткачиком вынес: “А зачем вам?”, “А вы точно из полиции?”. Звякнул, видимо, тем, кто дом снимал, ну они и подготовились. Надо бы навестить этого типа, выяснить, то ли он завязан как-то, то ли его просто попросили сообщать, если вдруг кто-то заинтересуется…
— Ну вот и выясняй! — Раздраженно выдохнула, глотнула воды из бутылки. — Я сегодня еще раз попытаюсь устроить встречу с Леной. И надо копнуть под следака, который ее дело ведет, выяснить что-нибудь нехорошее, ну, чтобы как-то надавить. Похоже, другого выхода у нас нет, сам он ничего делать не будет, а начнем суетиться… только еще хуже сделаем. Пусть пока думают, что мы испугались и прекратили дело.
— А на самом деле? — уточнил Климов.
— А на самом деле продолжим все выяснять. Только тихо. Кость, надо пробить звонки тех типов, которые скрывались в доме, они могли успеть кому-то сообщить об интересе полиции. Возможно, тому, кто их прикрывал.
— Сделаем, — кивнул Щукин.
— Да, кстати, а что там по части экспертиз? Криминалисты ведь обследовали место, где держали девушек, что-то удалось найти?
— А вот тут есть и хорошие новости, Ирина Сергеевна. В одной из комнат нашли следы крови одной из потерпевших, их, правда, пытались замыть, но не слишком успешно. Причем, как говорит эксперт, кровищи там было чуть ли не море, так что если возьмут тех, кто этим всем заправлял, сказкой про то, что девушка порезалась, они не отделаются.
— Ну хоть что-то. Я думаю, эту информацию можно уже передать в СК, в конце концов, это их работа, да и ресурсов у них больше. Только сначала надо пробить следователя, который дело ведет, а то мало ли, может, его уже подкупить успели, тогда мы по полной подставимся.