***
— Ирина Сергеевна, помните, вы интересовались делом Ольги Тобольцевой? — знакомый следователь Затонский, к которому Ира заглянула по работе, неожиданно напомнил о давней просьбе. — Уж не буду спрашивать, откуда такой интерес… Но обрадовать могу. Дело, похоже, сдвинулось с мертвой точки.
— Вот как? — Ира, уже было поднявшись, опустилась обратно на стул. — А подробности можно узнать?
— Всех деталей я вам, понятное дело, рассказать не могу, но в общих чертах… Открылись новые обстоятельства и, судя по всему, как мы и предполагали, убийца ее муж. Точнее, заказчик. Мы-то поначалу думали, что он сам, и так, и этак версию крутили, но у него алиби железное. А теперь и человек появился, который готов дать показания. Одна беда, Тобольцев как сквозь землю провалился, найти нигде не можем.
— А вы уверены, что… Ну, что этот ваш свидетель не врет? — медленно уточнила Ира, тяжело выдыхая. Хорошие, однако, у Ткачева друзья детства.
— Да в том-то и дело, что не свидетель, а самый настоящий исполнитель. И уж поверьте, кроме подозрений у нас теперь и улик предостаточно.
— Вот как. Ну что ж, я, кажется, знаю, чем вам помочь. Только одна просьба…
***
— Вы… вы что сделали?! — Ткачев, вздрогнув от неожиданности, обалдело уставился на начальницу, не замечая, как по столешнице разливается горячий чай из опрокинутой чашки. — Да вы хоть понимаете…
— Я-то как раз понимаю, — невозмутимо отозвалась Ирина Сергеевна. — А ты понимаешь, что твой друг преступник? Он жену свою убил, понимаешь?! Пусть и не своими руками! И у следствия доказательств полно: и свидетели, и улики…
— Да это же бред полный! Я Витьку сто лет знаю, он нормальный мужик, ни на что такое не способен!
— Люди меняются, Паш. И часто не в лучшую сторону, — усмехнулась криво. — Уж поверь, я знаю, о чем говорю.
— Да не мог он, бред это все! Улики, блин… Как будто мы с вами таких “улик” ни разу не находили, когда надо было кого-то закрыть! А следаку лишь бы дело прекратить, сами как будто не знаете, как это бывает! Блин, че вы натворили… — Выругавшись сквозь зубы, схватил со стола ключи. — Поеду туда, может, еще успею…
— Паш, стой! — но предупреждающее восклицание заглушил торопливый хлопок входной двери.
========== III. 11. Отчуждение ==========
Верить в происходящее Ткачев отказывался наотрез. Друг детства, одноклассник, а позже однокурсник Витька Тобольцев — убийца? Не просто убийца — хладнокровный и жестокий ублюдок, спокойно заказавший собственную беременную жену, а после мастерски изображавший убитого горем и несправедливо обвиненного вдовца. Это просто не укладывалось в голове, поражая невероятной бредовостью.
“Люди меняются. Причем часто не в лучшую сторону”.
Паша яростно втопил в пол педаль тормоза — на вычищенном от снега асфальте неприятно взвизгнули шины. Застыл, сцепив пальцы на руле, остановившимся взглядом изучая колотящуюся в лобовое стекло снежную пыль. Впервые за долгое время не испытывая ни малейшего желания выходить из машины, подниматься на знакомый этаж, переступать порог квартиры, встречаться взглядом с темной бездной невозмутимо-карих — “а что, собственно, такого случилось?”
Он не верил!
Ну не верил, не мог он поверить, что Витька, с которым сидели за одной партой, вместе сдували домашние задания у отличниц, лазили по окрестным заброшкам, дрались, обсуждали девчонок, поступали в один универ, познавали все прелести и трудности общажной жизни, прогуливали пары и маялись над конспектами в последний день перед экзаменом — он мог совершить то, в чем его обвиняют. Но нелюбезный замотанный следак, не вдаваясь в подробности, ясно дал понять, что ему в этом деле все кажется прозрачным и очевидным. Впрочем, ни делиться какими-то деталями, ни тем более устраивать встречу с задержанным он не пожелал, и Ткачеву не оставалось ничего иного, кроме как отправиться обратно, надеясь лишь на то, что в другой раз следователь окажется более благосклонным.
— Господи, Паш, я…
И, встретившись с ним взглядом, резко замолчала, будто споткнувшись.
Злится. Не верит. Не хочет принимать. И до последнего вряд ли поверит, если только его двуличный приятель не признается ему сам, глядя в глаза. Но странное дело, вместе с ощущением полной своей правоты — она сделала то, что и должна была сделать — дернулось, заныло внутри непонятно откуда взявшееся чувство вины: снова перевернула, снова разрушила…
— Паш, я хотела сказать…
— Вы и так уже очень много сказали, — произнес подчеркнуто спокойно, аккуратно отряхивая пальто от снежной крупы и водружая на вешалку. И по этому его нарочитому спокойствию, ровному тону, размеренным жестам Ира ясно увидела — сдерживаться сейчас ему стоит большого труда.
“Кажется, Ирочка, это и есть ваш первый семейный скандал”, — с невеселой иронией усмехнулась Ира, провожая взглядом скрывшегося на кухне Ткачева. И почему-то совсем не к месту подумала о том, что привычно-забавные, едва ли не покровительственные вечерние традиции сегодня впервые нарушены.
***
— Хреново, очень хреново. Задание вы провалили, да еще и спалились по полной. Можешь себе представить, что будет, если твой приятель раскололся и все выложил, про тебя в том числе? — Молодой мужчина, опустив стекло автомобиля, повернулся — в холодном взгляде плескалось откровенное раздражение.
— Он не мог! — протестующе вскинулся собеседник.
— Да что ты? А я вот кое-что слышал про Зимину и ее команду. В том числе то, что она никогда не оставляет без ответа подобные случаи. Да и никто бы на ее месте не оставил. Так что если что… Тебя с твоим приятелем закроют надолго, но это в лучшем случае. Понимаешь, к чему я? Валить тебе надо, и как можно быстрее. Желательно подальше отсюда.
— Боитесь, что на вас могут выйти? — с внезапной дерзостью донеслось в ответ.
— Ну это точно вряд ли. Не в твоих интересах меня сливать. А то я ведь и напомнить могу, чем ты мне обязан. Так что воспользуйся добрым советом, исчезни куда-нибудь. Понял?
— Понял, — мрачно отозвался собеседник и, не прощаясь, полез из машины. А главный, заводя двигатель, неприязненно подумал, что с подбором исполнителей он накосячил и отвечать за их тупость тоже придется именно ему.
***
На этот раз, как ни странно, следователь смилостивился и свидание разрешил — правда, не по всем правилам, а на десять минут в его кабинете, перед самым допросом. Паша даже поразился тому, как легко все получилось, но это не помогло сообразить, как и чем помочь другу, попавшему в такую историю.
— Не надо мне помогать.
Тобольцев, хмурый, небритый, помятый, совсем не похожий на прежнего веселого щеголя Витьку, глянул остро и, как показалось, враждебно.
— Как это “не надо”? — Ткачев даже опешил. Что-то было не так, вернее, Витька был не таким, и дело, чувствовал Паша, было даже не в нескольких днях, проведенных в камере, не в обвинениях, которые ему предъявляли, и даже не в том, что он имел право подозревать — слил его старый друг. Что-то другое…
Чужой.
Вот что зацепило, резко укололо неприятной мыслью — этот человек, развалившийся сейчас на стуле напротив, не имел ничего общего с его давним другом Витькой Тобольцевым. Совершенно незнакомый, неприязненно настроенный человек — откуда это все?
— А хочешь правду?
Паша невольно вздрогнул от откровенного вызова, пробившего враждебный тон. И еще до того, как Тобольцев заговорил, остро понял: то, что он услышит, будет не самым приятным.
***
Странная воцарилась в доме атмосфера, хотя с некоторым сожалением Ирина признавала: нынешнее положение вещей намного логичней и правильней в свете всех событий и их непростых отношений, нежели то необъяснимо-теплое, что связывало в последнее время. Ведь, по сути, кто они друг другу? Начальница и подчиненный. Старшая наставница, втягивающая его в сомнительные дела, и исполнительный помощник, приходивший на выручку в самые непростые времена. Наконец, убийца и тот, кто клялся ей отомстить. Очень просто и очень сложно, но уж точно ничего больше.
А еще — фиктивная жена и мать уже горячо любимого будущего ребенка. Об этом, он кажется, и не забывал: в обыденно-бытовом плане все осталось по-прежнему, разбавившись какой-то холодной деловитостью — будто соседи по квартире с четким разделением обязанностей и критическим минимумом необходимых фраз и вопросов. И отрезвляющая мысль, что именно так все и должно было быть, накатывала странной опустошающей горечью. Совсем расклеилась, размякла, расслабилась. Избаловали вы, товарищ капитан, своим вниманием…