— Ты с кем шутить вздумал, придурок? — Смольский, тяжело дыша, остановился почти вплотную — покрасневший, наливающийся бешенством.
То, что надо.
И за секунду до того, как генерал протянул руку, намереваясь как следует его встряхнуть, Паша очутился у него за спиной, одной рукой стиснув горло, а другой прижимая к коже лезвие скальпеля.
— Пистолет брось! Быстро! — Вскинувшийся было молчаливый парень у входа на мгновение завис, услышав окрик.
— Стреляй, твою мать! — прохрипел генерал, пытаясь дернуться.
— Брось пистолет, кому сказал!
Паша успел только уловить мимолетный взгляд — в неповоротливых мозгах генеральского помощника явно начала возникать какая-то идея, но в ту же секунду кажется впавшая в ступор Зимина рванулась с места, метким ударом выбивая оружие.
— На стул сел! Ну! — хриплый, с усилием голос все равно прозвучал привычно-властно, грозно даже. И руки, скотчем ловко приматывающие к стулу незадачливого помощника, почти не дрожали — управилась она рекордно быстро.
— Идите, Ирина Сергеевна. Вдвоем нас не выпустят.
Рука, сжимавшая скальпель, затекла, ворот генеральской рубашки и его собственная ладонь пропитались кровью, но об этом сейчас не думалось вовсе.
Откуда что взялось? Куда исчезли нервозность, страх, осознание почти стопроцентно провального риска?
Он должен был ее спасти.
Вот так вот просто, да.
— Еще чего! — Зимина выразительно вскинула бровь. — А тебя тут на растерзание этим, — короткий кивок в сторону заметно побелевшего Смольского, — оставить?
— Я разберусь. Идите. — Непробиваемо-спокойная твердость — откуда она взялась? Он, привыкший четко и ясно исполнять приказы, впервые что-то уверенно и непоколебимо решил сам — дерзко, безбашенно даже, а ее помощь принимать и не собирался — как будто это не она была начальницей, всегда умело и ловко выкручивавшейся из непростых ситуаций и других вытаскивавшей тоже.
Но сейчас, глядя на закапанный кровью пол, задыхаясь от противно-едкого медицинского запаха, накатившей слабости и дурноты, Ира вымученно признала — держаться у нее нет больше сил.
По крайней мере, сегодня.
***
Решение пришло очень простое и очень жестокое — когда приглушенный перестук каблуков растворился в больничном коридоре, Ткачев уже знал, что должен сделать.
Защитить семью.
То, что всегда делала она — невзирая на цену, которую придется заплатить. Вот только тогда речь шла о коллегах, соратниках, друзьях. Сейчас же — о семье в самом прямом смысле слова. Ведь генерал Смольский — оборотень в погонах, якобы-честный фээсбешник, психопат, в порыве ярости убивший двух своих любовниц и проститутку из организованного им же борделя — он не позволит им развалить его деятельность и не простит случившегося сегодня.
Защитить семью.
Это ведь так очевидно, на самом-то деле?
***
— Ирина Сергеевна… — и подавился словами, замирая на пороге спальни.
Острое и безжалостное ощущение надвигающейся беды ввинтилось куда-то в грудь раскаленным прутом. Решительно нечем стало дышать — едва увидел ее, беспомощно сжавшуюся на неразобранной постели — прямо в форме поверх покрывала.
— Что случилось?
На автомате поднял с пола бесформенным комом скинутое пальто, аккуратно расправил, распрямил вывернутые наизнанку рукава и только после осторожно присел на самый край кровати.
— Ты меня никогда не простишь. — Бесцветный голос опалил омертвелой сухостью. Взгляд — опустошенный, безжизненный, будто душу по капле вытянули.
Да что же…
Не простит. Очнувшийся, оживившийся, едва только заново дышать начавший — второй раз он ее не простит.
Да ему-то это все за что, господи?
— Я должна тебе сказать. — Медленно, из последних сил, приподнялась, держась за стену рукой — комната кружилась безумной каруселью перед глазами. Но даже в этой круговерти видела, как постепенно меняется, страшно каменеет его лицо, застывает фигура.
Тишина сгустилась, смерзлась монолитом — ни выдохнуть, ни вдохнуть.
Только не молчи, ну пожалуйста!
Господи, да лучше бы он на нее накричал, лучше бы обвинял, обзывал дурой, эгоисткой, не способной подумать ни о чем, кроме службы и темных дел, да лучше бы ударил — что угодно, только не это молчание, от которого сердце сдавило тисками.
— Давайте помогу вам.
Вот так… спокойно? И протянутая рука, уверенно и мягко потянувшая вверх, помогая подняться. Подал пальто; терпеливо смотрел на непослушные трясущиеся пальцы — ни одна пуговица не попала в петлю, только самая первая, отскочив, со стуком закатилась под кровать. Сам аккуратно застегнул все пуговицы, поправил сбившийся воротник, накинул шарф. И, крепко держа ее под руку, повел из квартиры — в залитое хмурыми серыми сумерками зимнее утро.
***
Бесконечные коридоры, нескончаемые лестницы, бесчисленные двери. Сливающиеся в одну безнадежную гамму белоснежные стены, лавочки, халаты. Если бы не уверенно придерживающий ее Ткачев, она развернулась и сбежала бы, едва шагнув внутрь. Или попросту рухнула бы где-то в одном из этих запутанных коридоров, которых, кажется, становилось все больше.
— Пришли. — Голос над ухом — как раздавшийся выстрел после зачитанного приговора.
Господи, где бы только взять сил это вынести… Да могла ли она представить, что способна еще так бояться?
— Паша…
Была уверена, знала почти наверняка — он молча распахнет перед ней дверь кабинета, подталкивая внутрь, оставляя один на один с врачом и страшной догадкой, которая должна подтвердиться.
Наивно ждать пощады, правда ведь?
Чего она точно не ожидала — что он, отпустивший ее руку и отступивший назад, вдруг обернется на ее слабый, затухающий голос — мольбу практически. Что, остановившимся взглядом вжигаясь в ее лицо, вдруг рванется к ней, обхватывая руками, притискивая к себе. Что подрагивающими пальцами проведет по щеке, отчаянно уверяя себя, что влажный горячий след на коже — всего лишь с ресниц стаявший снег. Что губами ткнется в спутанные рыжие завитки, глухо пробормотав такое затерто-банальное, но такое необходимое именно сейчас:
— Все будет хорошо. Обязательно. Верьте.
И что вместе с грохотом закрывшейся за ней двери в нем самом что-то беспощадно и жутко обрушится — во много раз страшнее, чем мог представить.
Потому что не за себя — за нее.
За них.
========== III. 14. Падал снег ==========
Паше казалось, что секундная стрелка примерзла к циферблату — время, еще недавно так пугающе-стремительно таявшее, застыло, остановилось.
Просто ждать.
Оказывается, иногда это так страшно — страшнее чем вообще что-либо.
Опустившись на стоявшую у стены узкую скамейку, прислонился спиной к белоснежной шероховатости бетона, устало прикрывая глаза. Почему-то думал, что сразу отключится, провалится в полудрему — безумная бесконечная ночь вконец измотала. Но перед глазами тут же завертелись, закружились осколочные фрагменты — измученно-бледное, какое-то перевернутое лицо Ирины Сергеевны; мертвый Смольский; свое пугающе-деловитое спокойствие, с каким уничтожал все следы их присутствия в кабинете…
Выругавшись, поднялся, снова взглядом зацепился за циферблат наручных часов — стрелки не двигались, будто приклеенные. Не спеша прошел до конца коридора, бездумно изучая какие-то плакаты и памятки на стенах; вернулся обратно и опять сел.
Время не шло.
— Твою мать, сломались, что ли! — чертыхнулся вполголоса, неуклюже срывая плотный кожаный ремешок. Устав гипнотизировать взглядом безупречно выкрашенную стену напротив, потянулся к мобильному — машинально пролистал чьи-то сообщения и звонки; убрал телефон и снова поднялся. Отошел к большому идеально вымытому окну — за стеклом, словно в фильме качества HD, медленно падал крупный пушистый снег. Неестественно-четко прорисовывались спутанные ветви деревьев, заснеженные крыши, плавные линии огромных сугробов. Наверное, хорошо сейчас на даче, подумалось совершенно не к месту. Может, отвезти Ирину Сергеевну? Долго-долго гулять по пронизанному легким морозом лесу, пить чай у горящего камина, молчать и ни о чем, ни о чем не думать…