— И что это может быть? — задумчиво нахмурилась. — Может, их кто-то нанял? А потом просто убрали, чтобы концы обрубить. Хреново, ох как хреново… Черт его знает, как нам это все отзовется.
— Поживем — увидим, — оптимистично утешил Паша. — Все равно раз эти мертвы, мы ничего не узнаем.
— Умеешь успокоить, — проворчала Зимина, поднимаясь. — Пойдем погуляем что ли, пока не стемнело…
Ей стало с ним просто и хорошо. Ира никогда не понимала расхожее “как за каменной стеной” — всегда и во всем полагаясь лишь на себя, иного сценария не признавала и не разделяла, сама себя привыкнув защищать, а часто и других тоже. Да и мужчин подобных на своем пути не встречала ни разу — ни преспокойно слившийся Глухарев, ни слабохарактерно-податливый Андрей на “настоящих мужиков” тянули мало. А вот в Ткачеве со всеми его недостатками она это разглядела почти сразу — и, как оказалось, не ошиблась ничуть. И этот логичный, закономерный более чем вопрос сорвался прежде, чем успела обдумать и себя остановить.
— Паш, а что дальше?
— В смысле? — Ткачев, притормозив, недоуменно оглянулся — Зимина, привалившись к стволу березы, отстраненно разглядывала небо в переплетении спутанных, припорошенных инеем ветвей.
— В прямом, — выдохнула устало, по-прежнему не смотря на него. — Это ты сейчас со мной возишься, чуть ли не пылинки сдуваешь… Но я же понимаю, как тебе это все непросто. Даже сейчас. А дальше что будет? Ты вообще способен нашу, блин, совместную жизнь представить?
— А почему нет? — невозмутимо пожал плечами. И, как ни старалась, рассмотреть что-то в его лице Ира не смогла. Как же невероятно он научился за последнее время владеть собой…
— Ты сам прекрасно знаешь, почему нет! — ударило раздраженной резкостью. — И напоминать смысла не вижу! Мне другое интересно. Вот сейчас ты суетишься, заботишься, зациклился на одном и ни о чем другом думать не хочешь. А потом-то… Ты, в конце концов, молодой здоровый мужик, тебе отношения нормальные нужны. Причем во всех смыслах. Или как ты себе это представляешь: вечером в фиктивной семье счастье изображаешь, а по ночам свою личную жизнь устраиваешь? Или что?
Вот сейчас она его задела — темные глаза стали совершенно черными, нервно дернулась щека, сжались губы.
— Так вы к чему клоните-то, я не пойму? — с каким-то обледеневшим спокойствием. Ирина Сергеевна неохотно опустила взгляд, рассматривая призрачно-синие тени берез. И выдала очень обыденно-простой ответ — у Паши что-то сжалось под ребрами, не позволяя вдохнуть от необъяснимой боли.
— Я думаю, нам нужно развестись.
***
Она искренне верила — именно такой выход будет лучшим из всех. Лучшим для всех.
Она не имеет права его мучить.
Тот разговор с пытавшейся вправить ей мозги Измайловой натолкнул на мысли, очевидные осознания, которые так старательно и трусливо гнала. Но только больше себя накручивала, зависала на размышлениях, подходя наконец к решению — смутному поначалу, а теперь ставшему таким очевидным и ясным.
Она ведь действительно была благодарна ему за все — за всю поддержку, помощь, просто за то, что рядом. А самое страшное — она начала к нему привязываться, привыкать. Воспринимать его как часть нужную, естественную, необходимую жизненно. Хотя умом понимала прекрасно: это все закончится сразу, едва отпадет необходимость трястись и переживать за нее. Правильнее — не за нее вовсе.
Она должна была остановить это все — чтобы потом не было больно. И ему, разрывающемуся в своих чувствах, и ей самой, вспоминающей то, на что с ним не имела ни малейшего права. И была уверена — он воспримет это с неподдельным облегчением, радостью даже. Свобода от нее — как ему это может быть не нужно?
Но она ошибалась.
***
Он плохо помнил, как и куда шел — только треск веток и хруст снега разрывались в мозгу оглушительной болью. Почти такой же, как ее отдающиеся эхом слова, все еще звучащие в ушах.
Откуда вдруг столько боли?
Она ведь права оказалась в чем-то: в том, как трудно ему было смириться и свыкнуться, как непривычно и странно примерить на себя новые роли — мужа и будущего отца, пусть и фиктивно отчасти. И в том, что семьи нормальной у них не может быть тоже — он и представить не мог, что заставило бы его осмелиться, взглянуть иначе и переступить черту. Но слова, такие разумные и правильные вроде бы, вызвали такой острый, непримиримый протест, как будто мог лишиться чего-то важного, привычного, без чего жизни уже давно не представлялось.
Смешно, странно и глупо — ну кто они друг другу? Какими связаны клятвами, обещаниями, обязанностями? Да ничем. Тогда почему так невыносимо и жутко?
Медленно вдохнул вечерний холодный воздух — легкие засаднило. Отлепился от шершавого древесного ствола, подумав впервые с сожалением, что больше не курит — сигарета сейчас бы точно не помешала. И наконец шагнул в сторону дома, освещенного приглушенно-оранжевым.
Он не знал, что ей скажет. Но он знал точно, что не позволит себе ее потерять.
Дверь скрипнула с негромкой осторожностью — Ира вздрогнула от неожиданности, выронив ватный диск, которым старательно снимала макияж.
— Паш? — вопросительно-требовательно, умело скрывая растерянность. Здесь, в этом просторном доме, где было столько комнат, а их спальни находились в разных концах коридора, он еще ни разу не осмелился нахально ввалиться к ней, не постучавшись даже.
И такого он себе не позволял тоже — подхватить бесцеремонно, притянуть к себе тесно-тесно, обхватывая руками и не обращая внимания на то, как она возмущенно дернулась, ничего не понимая отчаянно.
— Отделаться от меня вздумали? — разгоряченным выдохом куда-то в висок.
— Паша, я… я же ради тебя… как лучше… — совершенно растерянно, непонимающе: ну что снова не так?
— Какая же вы… — Уловив немое недовольство в том, как выразительно приподняла бровь, закончил снисходительно-мягко: — …Глупая. Не отпущу я вас никуда, не надейтесь даже. — И еще крепче, ближе — чтобы темный омут глаз совсем рядом, чтобы теплое дыхание у виска, чтобы морозный снежный запах потоком в легкие. Чтобы уткнуться осторожно-неловко в мягкую ткань пальто, чтобы зажмуриться сильно-сильно, чтобы на миг лишь поддаться слабости, понимая с ужасом: ей вовсе не хочется, чтобы он ее отпускал.
========== III. 19. Двадцать третье ==========
Преобразилась, похорошела, расцвела. Стремительная, поспешная походка стала мягче и будто осторожней; на бледном прежде лице заиграл здоровый румянец, разгладились морщинки, да и улыбка на чуть припухлых губах появлялась чаще. Но главное, неуловимое, неявное, было в другом — в спокойном, задумчивом, обращенном внутрь себя взгляде, когда посреди дружеского разговора или совещания вдруг выпадала из реальности, задумавшись о чем-то ином.
Ира не замечала за собой ничего особенного — ни внешне, ни как-то иначе: все то же утомленное отражение в зеркале, все та же привычно-казенная форма, все те же собрания узким кругом, все те же разносы обленившимся и косячившим сотрудникам. Только порой с недоумением ловила на себе взгляды — в магазинах, на улицах, даже в отделе. Непривычные или, правильнее сказать, давно забытые взгляды — полные интереса, а то и более чем откровенные. Измайлова, заметив что-то новое, воспрянула было духом и затащила на задушевную беседу, тут же разочаровавшись — никаких подвижек в личной жизни начальницы-подруги даже не намечалось: разумная и решительная Зяма по-прежнему строила из себя святую наивность и невинность, избавляться от своих заморочек не спешила и, похоже, искренне не понимала, что ей пытаются втолковать. Вся надежда оставалась только на новоявленного муженька — не привыкший лишать себя радостей жизни Ткачев, опомнившись и разглядев, вполне мог проявить инициативу и наглость, хотя верилось в подобное слабо. Видимо, этот детский сад никогда не прекратится — против таких тараканов и дихлофос не поможет. Муж да жена, как говорится…
***
— Ирин Сергевна, ну вы как ребенок прям, все, что не приколочено… — Ткачев, осуждающим взглядом проследив, как начальница откусывает от внушительного снежка, только покачал головой. Не, он, конечно, слышал про всяческие заморочки беременных, и не только слышал, но и читал, но вот наблюдать вживую, как товарищ полковник запивает клюквенным морсом ржаной хлеб со сгущенкой или лопает бутерброды из сдобного печенья и колбасы было еще тем испытанием. — Тут же, блин, вся таблица Менделеева…