— Ткачев, ну че ты как маленький, я не знаю, — опалило неприкрытой насмешливостью.
Слишком близко. Слишком тесно. Слишком много настороженности в расширившихся темных зрачках. Слишком пронзительно-острый аромат каких-то цветочно-пряных духов.
Слишком восхитительно-мягкие горячие губы.
Слишком растерялся, чтобы ответить, податься вперед, притянуть к себе. И она тут же сникла, разочарованно отстранилась — он не успел удержать.
— Свободен, Ткачев. — Выверенно-ровным приказным тоном — как после какого-нибудь совещания, желая нетерпеливо отделаться. Как будто не целовала его только что так… так, блин, будоражаще-жарко, умело, с вызовом даже.
— Ирина Сергеевна…
— Свободен!
Предельно прямая спина, рыжие пряди в аккуратной прическе, руки в карманах кителя. Но что отражалось сейчас на лице, он не мог и предположить.
Поэтому так просто — бережно за плечи, разворачивая и вглядываясь. Успев уловить лишь неясную тень, мелькнувшую на миг. И то, как сурово сжались губы — эти-блин-губы.
Сколько у него не было женщины? Погрузившийся в планы мести, после — в тяжелые разборки, а затем в новый, такой странный статус, он и забыл совсем о привычном, нужном, необходимом.
О том, чего с ней не могло быть.
Не должно было быть.
Но было — растерянно-судорожные выдохи в нетерпеливо-неловкие поцелуи, сжатые пальцы на его плечах, плавный изгиб шеи в распахнутом вороте рубашки. Поспешно сброшенный китель, неподдающиеся пуговицы, будто застрявшие в петлях, и ее рука, торопливо потянувшаяся к выключателю.
— Не надо… Хочу… видеть… — горячий выдох куда-то в шею; и мягко перехватившие пальцы, поглаживающие запястье. И невесть откуда взявшаяся неуверенность, стыдливость даже: у него ведь были… много было — более красивых, молодых, сексуальных…
И стирающий все ненужные мысли взгляд — пристальный, откровенно восхищенный, расплавленно-нежный.
Вспомнить снова — ту ночь, кажется, прочно исчезнувшую из памяти. Почувствовать снова — совсем как тогда и совершенно иначе.
Так чисто. Так полно. Так всеобъемлюще. Он не помнил сейчас — ни одну из тех, что были “до”. Потому что сейчас была она — бесстыдно-страстная, порывистая, отдающая себя без остатка и его забирающая без остатка тоже. Разметавшиеся по плечам встрепанные рыжие завитки, шелковистая разгоряченная кожа под губами, трогательно проступающие позвонки. Приглушенно-сдавленные стоны, тяжелые выдохи в унисон и накрывшая затуманенность, поглотившая целиком.
Еще ни одна женщина не была настолько абсолютно-самозабвенна с ним.
Еще ни с одной женщиной он не был настолько опустошающе-открыт — до тяжелой ноющей боли где-то в груди, в сердце, а может — в душе.
Никогда прежде — и, наверное, уже никогда.
Медленно раскрыл глаза, вздрагивая: не успел опомниться, удержать. И вот уже сухо вжикнула молния юбки, оказалась застегнутой безжалостно смятая форменная рубашка, китель и галстук опустились на спинку кресла.
— Ирина Сергеевна… — Замер уже у двери, и только тогда Зимина, оторвавшись от бумаг, как ни в чем не бывало подняла глаза.
— Ты что-то хотел, Паш? — Так доброжелательно-буднично, будто совсем ничего не случилось.
— Ничего. Простите, — пробормотал скомканно, вываливаясь в коридор. И уже в курилке, жадно давясь сигаретным дымом, пытаясь отойти от волнующе-летнего запаха ее духов, от жарких поцелуев с привкусом кофе, от эхом отдающихся в голове мягких стонов, обреченно осознал: он просто пиздец как влип.
========== IV. 1. Одни ==========
Он всегда умел терпеть и ждать. Вот как сейчас: вежливо здороваться в коридорах, отчитываться о делах, хорошо и старательно работать. Жить как ни в чем не бывало, развлекаться и отдыхать, но все равно — помнить. Помнить о произошедшем, помнить о страшной боли, помнить о том, кто и почему это все совершил. И ждать — подходящего момента, когда можно ударить как можно сильнее, безжалостнее, по самому больному — без надежды выдохнуть, оправиться, ожить.
Так, как ударила она.
***
Новость Ира восприняла с явственным облегчением: после случившегося она совершенно не представляла, как себя вести с Ткачевым, как с ним говорить и смотреть в глаза. Умалчивать было глупо, но надеяться, что это что-то изменит, было бы еще глупее. Впрочем, ни сожалений, ни угрызений совести тоже не наблюдалось — в конце концов, они взрослые люди… И потребности у обоих тоже взрослые — так почему бы и нет? В конце концов, в чем-то Измайлова права — отказывать Паше в том, чего и сама желала столь страстно, было как минимум неблагодарностью. Но вот как вести себя дальше…
Однако в этот раз все ее актерские данные не понадобились: ночь Ткачев провел на дежурстве в отделе, а уже на утро объявили об очередном бредовом приказе: отправить оперативников в Питер на какие-то “курсы повышения квалификации”. В другой раз Ира бы непременно начала возмущаться нелепым идеям начальства и тому, что отдел фактически остается без важной части сотрудников, но теперь только выдохнула облегченно: и придумывать ничего не пришлось.
Оставалась самая малость: забыть обо всем самой.
***
— Думаешь, я не понял, кто все это устроил? За своего братца-придурка решил отомстить? — мужчина неприятно прищурился, пренебрежительным взглядом окидывая собеседника. — Не догадался еще, что не стоило со мной связываться?
— Не понимаю, о чем вы…
— Идиота не включай! Все ты понял прекрасно. А теперь подумай, что я с тобой сделаю после такого? Или надеешься, что закрою на весь беспредел глаза?
— Я правда ничего…
— Хлебальник закрой! И слушай. Если не хочешь, чтобы с тобой и твоими людьми случилось то же, что и с твоим родственником, косяк свой отработаешь. Если все получится, может, передумаю тебя убивать.
— Да я ведь не…
— Ты меня уже утомил, правда. Значит так, слушай сюда. У нас в районе есть человек, которому очень сильно неймется. Особенно насчет всяких шлюх, которых в нашем с тобой общем бизнесе было немало. Я думаю, этому человеку очень не понравится, когда он узнает о твоем участии в этом деле. И не простит уж точно. Понимаешь? Вижу что понимаешь. Проблема должна быть решена как можно быстрее. Вот фотка и адрес, думаю, среди твоих найдется любитель подобного типажа, — по губам мужчины скользнула неприятная ухмылка. — И если что, я не очень огорчусь тому, что смерть будет мучительной.
— Но это же… — мужчина, взглянув на фотографию, заметно побледнел.
— Ты святого-то из себя не строй. И подумай еще о том, что с тобой сделают, если узнают, чем ты здесь промышлял. Даже если я вдруг решу тебя простить, другие этого точно не сделают. Все понял? А если понял, то жду результатов. И чем быстрее, тем лучше.
— Понял, — мрачно буркнул собеседник, повертев в руках снимок. И впервые подумал, что зря, наверное, в свое время связался с этим человеком, желая получить деньги и покровительство — он прекрасно осознавал, чем может обернуться убийство полковника полиции.
***
Дни были утомительно похожи один на другой: с утра — какие-то лекции, потом тир, после обеда снова лекции, небольшой перерыв и в заключение длительная тяжелая тренировка в спортзале. По номерам вяло ворчащие опера расползались совершенно без сил, звонили домой, выбирались на ужин и наконец валились спать. Особого смысла Паша во всем этом не видел — лично ему казалось, что гораздо больше толку было бы, останься он у себя в районе ловить всякую шпану, нежели выслушивать какую-то абстрактную муть про какие-то поправки к законам, виды преступлений или новые технологии в расследованиях, но вышестоящее начальство, видимо, считало иначе.
Но даже сквозь накатывающую усталость неизменно пробивались тревожные мысли — отлично зная способность Ирины Сергеевны на ровном месте ввязаться в историю, Ткачев не мог не волноваться. Именно волнением и объяснял себе этот довольно дурацкий ритуал — звонить ей каждый вечер, интересоваться, как прошел день, не случилось ли что-то и как себя чувствует.
— Все в норме, Паш, — полусонно отозвалась Ира, плотнее запахивая халат и расслабленно откидываясь в кресле. И с усмешкой подумала, что теперь вполне может себе позволить торчать в ванной по часу без нетерпеливого стука в дверь и настороженных “у вас все в порядке?”; может разгуливать по квартире в одном халате, не заботясь о возможных неловкостях и двусмысленностях; может преспокойно болтать с Леной о всякой женской ерунде — все-таки в полном одиночестве тоже есть свои плюсы. И даже эти звонки с неизменными расспросами на тему что ела, тепло ли оделась, нормально ли спит ее не раздражали — разошелся будущий папашка, что тут поделать…