Он не мог и представить, что для нее достаточно одного: того, что он просто рядом.
***
Домой Паша вернулся поздно: уже под самый конец дежурства пришлось выехать на происшествие, где в итоге он и застрял на несколько часов. Ирина его не дождалась — на плите остывал заботливо приготовленный ужин, в мойке скучала пустая чашка, а на журнальном столике возле дивана громоздилась внушительная стопка каких-то журналов. Ткачев, тихо приоткрыв дверь спальни, в слабо желтеющем свете долго смотрел на широкую постель: больше всего сейчас хотелось опуститься рядом с Ириной, прижать к себе — теплую, сонную, замечательно пахнущую после душа, но не решился разбудить, потревожить — бессонные ночи у них еще впереди.
На кухне за чаем по привычке долго листал глянцевые страницы: навороченные коляски, кроватки, забавная яркая одежда, какие-то игрушки и погремушки… И сердце наполнялось какой-то взволнованной радостью от мысли, что скоро и в их доме немалое место будет завалено всевозможными детскими вещами — совсем как в самой обычной, ничем не примечательной семье… Хотя так ли уж важно — обычная, странная… самое главное — счастливая. А уж он все сделает для того, чтобы их семья была самой счастливой.
Звук вплелся в ночную тишину навязчиво и нудно — какой-то посторонний, недобрый даже. Паша сонно потер лицо руками, выпрямляясь на диване и прислушиваясь, но нет, не показалось — сквозь мерное тиканье часовых стрелок и звонкую капель воды из неплотно прикрытого крана отчетливо различался какой-то царапающий металлический скрежет — очень похожий на звук вскрываемого замка. Ткачев бесшумно поднялся, потянулся к сброшенной кобуре. Тихо выскользнул из кухни, продвигаясь по просторному коридору, и в этот момент входная дверь медленно, осторожно, как-то воровато начала приоткрываться, а затем в слабо освещенном проеме мелькнула смутная тень. Пробился и нагло заскользил по стенам яркий луч фонаря; послышались тяжелые приглушенные шаги — в сторону, к лестнице, рядом с которой была спальня. Спальня Ирины Сергеевны.
Страх ледяной глыбой навалился на сердце — стало трудно дышать. Там, в комнате, ни о чем не подозревая, спала его начальница, совершенно беззащитная, в собственном доме не ожидавшая никакой опасности. А кто-то чужой и враждебный разгуливал здесь совершенно спокойно — зная, что хозяева здесь, зная, что придется убить, и был готов это сделать.
Нахлынула, застилая глаза, холодная ярость — сжал зубы, затаил дыхание, опасаясь выдать себя. И медленно, стараясь не попасть в пятна света, двинулся следом — с какой-то внезапной осторожностью, хищной бесшумностью.
Тело рухнуло с глухим стуком — в ночной тишине звук показался оглушительным. Паша медленно убрал пистолет обратно, мимоходом порадовавшись, что всегда носит с собой левый ствол — сейчас оказалось как нельзя кстати. И только потом, с трудом выдохнув, перевел взгляд на неподвижное тело, постепенно осознавая произошедшее.
— Твою же мать…
========== IV. 13. Оберегая покой ==========
— Твою же мать…
Паша на мгновение прикрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание и отогнать накатывающий ужас от произошедшего. Нет, это было не страшное осознание только что совершенного — жалеть забравшегося в дом урода, готового убить за побрякушки и несколько купюр, ему бы и в голову не пришло: тот получил по заслугам. Пугало другое: появление Ирины Сергеевны, если она, потревоженная шумом, вдруг проснется и решит разобраться, что происходит. И увидит…
Нет, этого никак нельзя допустить!
Он не мог допустить очередного потрясения для нее — для нее, пережившей столько волнений, столько раз бывшей под угрозой: когда едва не попала в аварию и оказалась в больнице; когда была обколота какой-то дрянью по приказу урода-генерала; когда чудом выбралась живой из истории с похищением и потом провалялась в бессознанке с температурой, снова каким-то удивительным образом обойдясь без последствий. Сколько всего она успела перенести за такой небольшой период? Еще одного волнения она может просто не выдержать.
Защитить семью.
Страшно-спокойное решение — совсем как тогда, в больнице, когда, чтобы оградить Ирину Сергеевну, ему пришлось убрать угрозу в лице генерала Смольского. И сейчас снова — самому, не дожидаясь чужого решения или приказа, просто сделать то, что считал нужным, то, за что ответственность будет целиком и полностью лишь на нем.
Защитить.
Ведь только это будет единственно правильным.
***
— Паш, ты чего такой, не выспался что ли?
Ткачев, вздрогнув, перевел взгляд на Ирину и через силу улыбнулся.
— Да не, все в порядке, с чего вы взяли?
— Да вид у тебя уж больно… странный. Такое ощущение, что ты ночью не спал, а непонятно чем занимался, — насмешливо фыркнула Зимина, убирая посуду со стола.
Знали бы вы, Ирина Сергеевна…
Паша невольно поежился, вспоминая прошедшую ночь. Как, опасаясь любого неосторожного звука, вытаскивал из дома тело; как пробрался во двор полуглухого соседа-пенсионера и легко вскрыл его старенькую дышащую на ладан машину; как старательно объезжал все камеры, выбираясь из поселка в сторону леса; как столкнул машину в ближайшее болото; как, вернувшись домой, тщательно уничтожал все следы нахождения убитого у них дома… И как больше всего боялся попасться — не кому-нибудь, а ей. Потому что позволить, чтобы она обо всем узнала, он просто не мог.
— Ирина Сергеевна…
— Паш, ты чего?
Тарелки с грохотом упали в мойку. Ира, развернувшись, недоуменным взглядом впилась в его лицо, пытаясь распознать эмоции, понять внезапный порыв. Он, ставший таким удивительно сдержанным, чаще всего старательно державший дистанцию, не позволял себе каких-либо вольностей — только каким-то непостижимым образом понимая ее состояние, никогда не отталкивал ее, молчаливо выражая поддержку. Но сейчас — что это могло значить сейчас?
— Ирина Сергеевна, я хочу, чтоб вы знали… Что если вдруг что-то… я всегда буду на вашей стороне, всегда буду вас защищать… Вы помните об этом, хорошо?
— Я помню, Паш, — чуть улыбнувшись, кивнула Ира. — С чего ты вдруг…
— Просто… просто иногда очень важно помнить об этом, — тихо ответил Паша, слегка касаясь губами ее растрепанных волос. Вдыхая едва ощутимый запах фруктового шампуня и как-то болезненно-сладко ощущая ее тепло.
И понимая.
Сейчас, прижимая ее к себе, улыбающуюся, свежую, все еще немного сонную, он так отчетливо понял все. Ее понял — ту собранную и неестественно-спокойную Ирину Сергеевну, которую увидел в день убийства Кати на ее кухне. Ту, что, не дрогнув лицом, утешала его, расклеившегося и неверящего, ту, которая так мастерски притворялась и лгала им всем. Он ее понял: есть вещи, о которых никому не нужно знать. Лучше не знать.
И сейчас, чувствуя, как ее теплое дыхание мягко обдает его шею, он поклялся себе, что об этой ночи она никогда не узнает.
***
Паша никогда не умел сдерживать эмоции, скрывать что-то важное — вспыльчивая, живая натура чаще всего выплескивала все чувства стремительно и неудержимо. И вынужденная мера контролировать себя, сдерживаться, держать себя в руках требовала огромных моральных сил — он не имел права сорваться: ни тогда, узнав о положении своей начальницы и не испытывая к ней никаких добрых чувств, ни тем более теперь, не имея права ее чем-то расстроить или заставить нервничать. Но вечером в парке, когда Савицкий, вдоволь насмотревшись на мрачную рожу друга, в очередной раз задал тот же вопрос, Паша все же решился: уж слишком тяжело и страшно оказалось хранить одному столь тяжелую тайну.
— Охренеть, — только и смог сказать Рома, выслушав до конца. — То есть ты ей вообще ни слова…
— Ромыч, ты че, прикалываешься что ли? Ну как я ей мог такое сказать? “Ирина Сергеевна, вы не волнуйтесь только, но у нас дома труп и хер знает что с этим делать”? Ей и так досталось… А если сейчас рассказать, это ж че начнется… Мало ей нервотрепки на работе… Не, Ромыч, она знать ничего не должна, я так решил, все.
— А ты не боишься, что этого типа будут искать и в итоге найдут?
— Да кто его будет искать, я тебя умоляю! Чувак этот, судя по всему, нарик был конченый с капитально съехавшей крышей, раз не только грабил, но и хозяев мочил… А местные менты вообще не особо парились, чтобы его найти. Так что не, вряд ли.