Не понимая — как, почему может что-то слышать, осознавать, открыла глаза.
Она жива?
Глубоко, до боли вдохнула холодный воздух и тут же об этом пожалела — сквозь режущую легкие морозность, запах чего-то металлического, бензинового, густого пробился еще один — отвратительный, усиливающий дурноту. И только потом, с трудом подняв отчего-то отяжелевшую голову, заметила Ткачева — склонившись над телом Олега, он деловито обыскивал карманы куртки.
От медленного осознания произошедшего замутило еще сильнее. Прижав к лицу рукав куртки, Ира задержала дыхание, стараясь не дышать — казалось, еще немного, и просто задохнется, таким невыносимым и резким стал запах, даже закружилась голова.
— Встать можете? — Ткачев, щелкнув замком наручников, не дожидаясь ответа, без лишних церемоний подхватил начальницу за талию, помогая подняться. Совсем белая, дрожащая, едва стоящая на ногах — кажется, она вот-вот готова была рухнуть в обморок. Этого еще не хватало…
— А ты… как здесь? — выговорила с трудом и, сделав несколько шагов от ангара, привалилась к стволу ближайшего дерева, вздрагивая и заходясь в тяжелом, надсадном кашле. Паша, бросив взгляд на легкую светлую курточку, покрытую пятнами грязи, подтаявшего снега и ржавчины, снова чертыхнулся — простыть в таком виде она успела бы уже раз десять.
— В машину пойдемте, простудитесь ведь совсем, — и едва не рассмеялся: такой нелепой показалась вся ситуация. Зимина, услышав совсем рядом его голос, как-то странно дернулась, отворачиваясь и прикрывая лицо.
— Не подходи… Блин… Твою мать…
Ткачев испытал острое желание как следует стукнуть себя по дурной голове: можно было догадаться, что в нынешнем положении все происходящее не могло не отразиться на ее самочувствии. А уж если учесть такую особенность беременных, как реакция на любые запахи…
В машину Зимина уселась совсем “никакая” — Ткачев, наблюдая, как она жадно припала к поданной бутылке с водой, только покачал головой.
— Подожди… а Олег…
Пашу невольно передернуло — только сейчас накатило запоздалое понимание: ради того, чтобы спасти своего будущего ребенка, ему пришлось убить Терещенко. Да уж, судьба любит посмеяться…
— Паш, мы же не можем его там оставить! — Видя, что он никак не реагирует, нетерпеливо повысила голос: — Телефон дай!
Ткачев безропотно протянул ей мобильник, с какой-то ненормальной отстраненностью наблюдая, как тонкие подрагивающие пальцы скользят по экрану.
— Вадим, это я. Не перебивай! — оборвала, нахмурившись — если бы Паша не видел ее сейчас, уверился бы, что держится она как ни в чем не бывало. — У меня… у нас проблема… Нет, больше никому об этом знать не надо! Все, жду, — отложила телефон и обессиленно откинулась на спинку сиденья. — Я знаю, как все устроить, Вадим тебе поможет… Черт, — выругавшись, распахнула дверцу автомобиля, впуская в салон свежий холодный воздух; сделала несколько шумных, глубоких вдохов. — Да что ж так хреново-то, а…
Паша несколько секунд смотрел на тонкую вздрагивающую спину, растрепанные завитки рыжих волос — что-то перевернулось, заныло внутри: какой-то совсем беззащитной в этом своем женском состоянии показалась всегда сильная, несгибаемая, сдержанная начальница. Едва не погибшая от рук слетевшего с катушек подчиненного; ставшая свидетельницей его гибели; решающая, что теперь делать с его телом и как вообще выкрутиться из всей этой ситуации… Разве об этом она должна сейчас волноваться и переживать? Паша решительно завел двигатель.
— Поехали отсюда. Вы вон дрожите вся, не хватало вам еще сейчас заболеть. С остальным потом разберемся.
— Паш, я в полном…
— Потом, я сказал, — что-то незнакомое, уверенно-жесткое, безапелляционное пробилось в нарочито-спокойном голосе — Ира только закрыла глаза, не найдя в себе сил пререкаться.
— Ты мне так и не сказал, как там оказался, — напомнила сквозь внезапно навалившуюся дремотность.
— Поговорить надо было, — сухо бросил Паша, не отрываясь от дороги. — Приехал к вашему дому, ну и увидел…
— О чем поговорить? — не унималась Ира. Что сдержанно ответил Ткачев, уже не уловила — пригревшись в теплом салоне, постепенно оклемавшись от накатившей дурноты, сама не заметила, как задремала.
***
Ира долго плескалась в ванной, пытаясь согреться и смыть с себя грязь, извела не один флакончик всяких мыльно-ароматических штучек, пытаясь избавиться от мерзкого, въедливого запаха крови и смерти — при одном воспоминании о случившемся начинало мутить. Совсем сдала, товарищ полковник, зло поиронизировала над собой, закутываясь в халат, а ведь не так давно своими руками людей расстреливала…
— Вы чего, с ума сошли совсем? — Ткачев нахально захлопнул кухонный шкафчик — она даже не успела достать бутылку. — Чай вон пейте, тоже согревает нормально.
— Я не поняла, че это ты раскомандовался? — зло прищурилась, резко разворачиваясь к нему. — Я тебя вообще в гости не звала! Помог — спасибо, а теперь иди куда хочешь! Чего тебе от меня надо, не пойму?!
— От вас — ничего, — как-то очень серьезно и тихо ответил Паша, не отводя взгляда.
— Так вот оно что! — усмехнулась с холодным сарказмом, вздергивая бровь. — В благородство решил поиграть? Типа: “Хоть ты и дрянь редкостная и я бы тебя с удовольствием придушил, но дети это счастье и радость, поэтому буду заботиться, терпеть и тихо ненавидеть”? А мне это твое благородство и нахер не нужно, понял!
Заметила, как на первых словах изменилось его лицо, но просто не смогла остановиться — что-то едкое, обиженное, самолюбивое жгло изнутри, требуя выхода.
— Лучше не провоцируйте меня сейчас, — неестественно побледнев, очень спокойно предупредил Ткачев — если бы не нервно дергающаяся щека, можно было решить, что он совершенно невозмутим.
— А я тебя не провоцирую! Я тебя по-человечески прошу: оставь меня в покое! Это так сложно? Ты хотел уволиться? Пожалуйста! Подпишу рапорт, характеристику тебе лучшую устрою! Хочешь — повышение получишь, хочешь — вообще из органов уйдешь! Денег дам, хочешь?
Последняя фраза явно была неудачной, лишней — таким диким стал его взгляд. Рванулся вперед, стиснув руки на пушистой ткани халата — насыщенно-мягкий теплый аромат влился в легкие смесью запахов: миндальная горечь, клубнично-ягодная сладость, что-то пряно-легкое, терпкое, отдающее острым жаром.
— Это вы сейчас так пошутили, да? — спросил на грани слышимости — в ледяной черноте взгляда билась едва сдерживаемая ярость. — Или серьезно считаете меня полным уродом, который в прямом смысле продаст своего ребенка?
— Паш, я вовсе не… — хотела возразить, объяснить: свободный, без обязательств, с деньгами, он имел шанс на нормальную жизнь, шанс все забыть, начать заново, избавиться от всего, что причиняет боль. И от ее присутствия в своей жизни в том числе.
— Будем считать, что я этого не слышал, — все также негромко, раздельно и четко выговорил Ткачев, медленно выдыхая. Ослабил хватку, но руки не убрал, продолжая удерживать ладони на напряженных хрупких плечах, всматриваться в усталое, ничего не выражавшее лицо, пронзенный этой неожиданной мыслью: а как это вообще — быть с ней?
— Паш, ты сам не понимаешь, на что ты подписываешься, — невесомо выдохнула Ирина Сергеевна, и что-то больное, обреченное, измученное на миг мелькнуло в спокойных глазах. — Просто не понимаешь…
========== II. 8. Решение ==========
— Дело чести… виновные будут наказаны… все усилия…
Паша, скривившись, торопливо отвел глаза: Зимина, не дрогнув лицом, деловито и заученно твердила на камеру какую-то пафосную хрень. Долго перед зеркалом тренировалась, интересно?
Яркими вспышками разорвались в памяти кадры: Терещенко с пистолетом в руках, пристегнутая наручниками Зимина, собственный выстрел; “веселая” ночь, когда вместе с Климовым выполняли указания начальницы, практически на ходу сочинившей очередной хитровыебанный план…
— Месяца не проходит, чтобы какой-нибудь трэш не приключился, — вздохнул стоящий рядом Савицкий. Паша тяжело и пристально взглянул на него.
— Ромыч, отойдем, — произнес как-то нехорошо. Савицкий, пожав плечами, двинулся вслед за хмурым другом.
— Ром, ты… ты, блин, какого хрена все Олегу растрепал?! — с ходу наехал Паша, едва устроились за шатким столиком ближайшей кафешки.