Мне потребовалось тысячу раз убедить Молли скромной улыбкой, что я на нее не сержусь и все — в целом — прекрасно.
Ничего в моей жизни таковым не является, к слову.
А прошлый вечер в его объятиях?
Когда же мы вновь стали разбирать судебное дело, оправившись от моего молниеносного порыва, Артур дополнил свою речь немаловажным фактом: у моих воспоминаний будет сотня-две свидетелей — от сидящих в зале доходяг до просматривающих их в процессе разбирательства экспертов.
— Что они рассчитывают увидеть? — я впервые за утро подала голос, и фраза прозвучала довольно слабо, поэтому пришлось ее повторить. — Какие цели они преследуют?
Артур нахмурился, оглядывая комнату задумчивым взглядом. Джинни забралась под одеяло, опираясь на мои поджатые к груди колени спиной. Она знала, что успокаивает меня таким незамысловатым образом. Более того, точно была уверена, что этот метод лучше, чем многочисленные «не беспокойся». Она была рядом, а я — благодарна от всей души.
Глава семейства стал говорить тише на тон, будто бы боясь быть услышанным:
— Они рассчитывают вывести на чистую воду тех, кто причастен к этой трагедии. Возможно, виновники будут среди нас.
Огонь возмущения вспыхнул внутри меня, будто бы и грудь была котлом, и сердце — варящимся в нем сосудом с ядовитой субстанцией. Я в их руках игрушка — это ясно, как божий день.
Мрази.
Министерские крысы.
Вонючие узколобы.
Я остановила взгляд на семейной фотографии семьи своих рыжих друзей, едва слышно проговорив:
— Она точно там будет.
Несколько спин у камина вздрогнули и обернулись в мою сторону, не желая избежать интересного разговора. О, точно — у них был чистый восторг, а боль почему-то отдали мне одной.
Хватит, Гермиона, остановись.
Они всегда отдавали всю боль мне. Бери, Грейнджер. Глотай. Давись. А мы будем наблюдать, смеясь, а потом играть в героев, укрывая тебя пледом на кухне и целуя в сложные минуты.
Ты же знаешь, что это не так.
Двуличные самозванцы.
Ипостаси Фредерика. Пособники Джорджа. Феноменальные глупости Рональда. И факты Гарри.
Сколько же в тебе гнева, успокойся!
Я проснулась без него. Снова одна. Не в силах удостовериться в том, насколько же ночное откровение было приближенно к реальности.
— Откуда ты так уверена, милая? — я пришла в себя. В голосе Молли чувствовался страх, или же это играли остатки моего здравого смысла, что упрямо бил в набат, не позволяя мне погибнуть от собственной желчи, что распространялся с неумолимой скоростью.
— Я все о тебе знаю.
— Она живет в моем подсознании, а я говорю ее голосом, — казалось, они все делают вид, что ничего не понимают.
— Их выдает подобие жалости на веснушчатых мордах, Грейнджер.
— Не называй меня «Грейнджер».
— Я знаю о ней все, но не знаю, откуда.
— Знаешь, но не признаешься себе же.
— Она обещала наслаждаться тем, как я мучаюсь каждую секунду своей жизни. И поверьте, — я решилась оставить колдографию, на которой почти прожгла дыру невидящим взглядом, и столкнулась с двумя медовыми омутами Фреда Уизли, — она точно сдержит свое слово.
В отличие от тебя, мальчик.
Кем ты будешь мне сегодня: палачом или любовником?
Право выбора всегда за тобой.
— Должны ли мы сообщить заранее, что у нас имеются подозрения? — подозрения у тебя, Гарри, у меня же жгучая лава уверенности, оставляющая выжженное клеймо на левой руке снова и снова.
— Если Миона права, — я точно права, — и эта поганка действительно будет там…
Я не смогла сдержать нервный смех, заполнивший на секунду всю комнату. Запрокинула голову к потолку, блаженно закрыв глаза. «Поганка». Черт возьми, ее можно было назвать по-всякому, но это — высшая степень благородства.
На меня вновь удивленно уставились. Никто ничего не понял в очередной раз.
— Извините, мистер Уизли, продолжайте, пожалуйста, — тон показался мне слегка ироничным — это впервые за месяц моей мнимой реабилитации. Я будто бы с каждым днем набирала обороты, превращаясь в озверевшую копию бывшей Гермионы.
В ее копию.
А еще я заметила, как Гарри почесывал затылок, строя нахмуренную, явно чем-то недовольную, мину. Крепись, мой друг.
— … к слову, если Лестрейндж окажется в зале, нам следует внимательно отнестись к каждому, кто будет там присутствовать. Стоит составить списки самых проверенных людей…
Неужели таковые еще остались в нынешнем Министерстве?
— …использовать ложные слухи в работе на нас…
Из ложных слухов — самые распространенные сейчас обо мне и моем статусе убийцы.
— …возможно, появятся идеи ловушек…
— И я могла бы стать таковой, знаете.
Я подавилась воздухом и закашлялась, когда фраза вырвалась из моей гортани, привлекая к себе еще одну порцию внимания.
Почему ты опять печален, Фредди?
Жалеешь, что не ушел раньше?
Ведь уйти все-таки стоит мне.
И вот, прошло всего несколько дней, а я уже сижу на месте свидетеля, оценивая ее заносчивый вид взглядом своего неповиновения.
========== Глава 9. ==========
POV Фред
— Как можешь ты на протяжении стольких лет обращаться со мной, как с последней тварью, а потом играть на моих же чувствах? — она произносит это с неприсущей ей жесткостью.
Она не стесняется смотреть мне прямо в глаза. Она уверенно строит стену, через которую с большой вероятностью не сможет перепрыгнуть сама, случись что непоправимое. Я даже вижу эти крепкие, несоразмерные с ее хрупкостью, кирпичики стального негодования, которые она чересчур умело кладет друг на друга, скрепляя ядовитыми словами и колкими взглядами.
Ты играешь со мной в ненависть, и я чувствую, что достоин быть пешкой.
Я присаживаюсь к Гермионе на кровать с трепещущим чувством внутри, готовый раскрыть удушающие еженощно секреты и рассказать все, что она только потребует. В умирающем свете притушенной настольной лампы — вероятно, ей страшно оставаться одной в темноте — исхудавшее лицо когда-то полной сил Грейнджер смотрится еще более нездоровым, но невероятно притягательным.
Сейчас я понимаю, что готов восхищаться тобой любой, однако это глупое осознание очевидного приходит слишком поздно. Ты уже неумолимо быстро теряешь свое прежнее обличие, убивая все, что строила годами. Ты бежишь по наклонной, стремишься вверх по лестнице, ведущей вниз. И пытаешься доказать всем вокруг — зачем-то, — что приходишь в себя.
Однако пока ты спишь, мы всей семьей поступаем по-свински и за твоей же спиной обсуждаем, как наша всеми любимая роза вянет от своего же холода.
У тебя не получается обманывать. Только не нас.
Ты пугаешь меня и сводишь с ума. Ты мой фатум, Грейнджер, и теперь я точно не смогу тебя отпустить вопреки всем несчастьям этого мира. Вопреки съедающей тебя ненависти ко всему, что живо и все еще терпеливо дышит.
Гермиона, мне так жаль, что в твоем понимании я всегда оказывался подонком.
Мне так жаль — я ведь и правда был подонком, каких свет ни видывал.
Но сколько бы между нами ни возникало недопонимания, я был по уши в тебя влюблен. Я восхищался твоими выдержкой и силой, которые магическим образом переплетались в этом неприсущем им хрупком теле. Я засматривался на пленяющие черты лица, когда никто не видел в них очарования. Я думал о тебе. Неосознанно. Не отдавая себе отчета.
Обращался, как с последней тварью.
Играл на моих же чувствах.
Я был уверен в том, что моя напускная грубость идет тебе на пользу. Идет на пользу Рональду, а мне пора закатать губу обратно, обращая в свои четырнадцать ненормальные тонны внимания на необычную первокурсницу. Я чувствовал себя идеальным братом, на смену которому пришел мужчина-недотепа, сделавший все, чтобы погубить свое же счастье. И когда ты наконец отреагировала на мой гнет безудержным спокойствием, приправленным рассудительными претензиями, я потерял тебя. Я думал, что потерял.
Я обижался на тебя за то, что ты не боролась со своей улыбкой, обращенной к кому угодно, а не ко мне.