Потому что душа уязвимее в разы. Потому что ее выводы — что-то всегда на грани безрассудной отмороженности.
Еще раз умываюсь, выкручиваю краны назад и вытираю полотенцем раскрасневшиеся щеки. На них хотя бы появился румянец — пусть и вызван он был хлесткими ударами.
Может быть, и Беллатриса своим нездоровым методом возвращает тебя к жизни?
Сперва искалечив до летаргического сна, правда.
Я снова хихикаю от бесподобно софистических сравнений, необдуманно касаясь главного шрама своего тела. Если я холст, то он, безусловно, портрет. Раздраженная черноглазая мина, таинственная, пленяющая с единого взгляда, но такая омерзительно бесчеловечная, успей разглядеть в ней утонченные черты при дневном освещении.
— Гермиона, ты в порядке? — Джинни ломится в дверь, и сильно удивляется, обнаружив ее открытой.
— Я избавилась от этой привычки, надеясь, что вы тоже перестанете стучаться, как угорелые. Видимо, и это не изменило твоего боевого настроя, детка, — я понимаю, почему близнецы оборачивают все в шутку. Теперь я это осознаю. Так ты никого не ранишь сильнее. Так ты сам немного выпустишь пар, тратя все силы на улыбку.
Вот только моя фальшивая, а у них самая что ни на есть искренняя.
— Ты… Выглядишь лучше!
— Спасибо, — знала бы ты, чего мне это стоило, Джин-Джин.
— Будешь… Хочешь обсудить это с кем-то? — девушка неловко жмется к стене, пока я вымываю руки в имитации повседневности.
— Не знаю. Но в любом случае, — снова вытираюсь полотенцем, силясь не соскоблить кожу жестким ворсом — движения резки настолько, что обратную сторону ладони начинает немного щипать, — я сейчас собираюсь спуститься с тобой на кухню.
— Отличное решение, Герм. Ты молодец.
— Как ты не устала ее хвалить, Джиневра! — Фред кладет подбородок на голову сестренке, позволяя снова посмеяться над их разницей в росте. — Хотя в чем-то ты права: она действительно выглядит отлично для того, чтобы покорить этот мир.
Смущение окатывает холодной водой. Щеки рдеют закатным солнцем — это видно боковым зрением в моем сносном отражении, — и теперь само лицо принимает более здоровый вид. Я не обращаю внимания в сторону борющихся за что-то родственничков из не пойми откуда возникшего стыда и еле-еле скрываю легкую улыбку.
Что ты делаешь, Гермиона: тебе нужны ответы и борьба, а не чьи-то комплименты.
— Пойдемте уже, хватит загораживать проход! — присоединяется к компании Джорджи, широкими объятиями сгребая всех в охапку по направлению к лестнице вниз. Я легко поддаюсь манипуляциям Уизли — их жизненно необходимое тепло (а речь далеко не про камин) приходится как никогда кстати, словно лечебный лосьон на мои глубокие колотые раны.
Во время позднего — как-никак уже давно за полночь, но семейство слишком взбудоражено, чтобы разойтись по постелям, — ужина никто не смеет зарекаться о чем-то критически важном. Я чувствую, дом не будет спать до самого завтрашнего отправления в Хогвартс. Дом не хочет потерять ни секунды в раздумьях, способных даровать кому-то успокоение. Я сужу так по задумчивому лицу мистера Уизли. По нахмуренным бровям Гарри и заплаканным глазам Молли. По переглядывающимся близнецам и вечно угрюмому Рону. Они все думают об одном. И это, кажется, связано со мной.
Не хочешь ли ты сейчас посвятить их в свой полный абсурда план? Хотя планом клочок сумбурных помыслов назвать тяжко, ты задумывалась?
— Детка, не поможешь мне?
Я с удовольствием привожу кухню в порядок вместе с миссис Уизли — эта женщина невероятно чутко ощущает моменты, когда мне жизненно необходимо почувствовать себя нужной. Наверное, это отличительная черта многодетных мам. Они с одного взгляда оценивают ситуацию с точностью опытного стрелка и поступают так, как не поступил бы даже опытный психолог. Мы оказываемся одни в помещении, пока остальные обитатели дома разбредаются по своим углам.
— Милая, мне так жаль, — она шепчет спиной ко мне, вся содрогаясь от нахлынувшего шторма эмоций. — Я чувствую свою вину за то, что ничем не могу тебе помочь…
Я крепко обнимаю ее сутулые плечи и прижимаюсь всем телом к подрагивающей спине в немного растерянных чувствах:
— Миссис Уизли, вам не за что винить себя. Кто как не вы давал мне кров над головой в самые тяжелые моменты жизни? Кто как не вы спасал мою шкуру на протяжении долгого времени и учил жизни в магическом мире, когда никому до этого не было дела? — она все плачет, не находя слов. — Я благодарна вам за все, слышите? И если вы переживаете из-за слов этой… подлой женщины, знайте: я не верю им ни капли!
Разве что некоторые из них правдивы до потери жизненного ориентира. Но знать вам об этом пока не обязательно.
— Я вижу: ты словно не в своей тарелке. Словно хочешь отсюда уйти как можно скорее, потому что мы делаем что-то неправильно… — она бросает машинально намывать посуду и оборачивается наконец ко мне. — Я просто хочу знать, что мне сделать, чтобы ты чувствовала себя лучше, — расстроенно выдыхает, вытирая щеки мокрыми руками, отчего они блестят еще больше. Зато не соленые, миссис Уизли, я вам так скажу. Как говорится, по опыту столь неприятному.
И да, я растрогана также до слез вашей непомерной заботой.
— Вот только, дорогая Молли, вы делаете все правильно. И великая проблема заключается в том, что я с трудом поддаюсь выходу из того мерзкого состояния, в которое она меня загнала. Знаете, как бы то ни было, сейчас я чувствую себя немного лучше. И я хочу сказать вам кое-что, пришедшее мне в голову лишь после… — я замечаю интересную деталь: мы как-то все неловко ссылаемся к моей вечерней министерской промывке мозгов, не зная, как обозначить произошедшее событие менее пошло. — Я обману, если скажу, что мне все равно на свою родословную. Когда Беллатриса заявляется в роли матери — сложно принять жизнь по-новому. Однако я абсолютно уверена, что значительную роль в моей жизни играют люди, воспитавшие во мне достойного человека. Мои родители останутся таковыми навсегда. И вы тоже. Вы мне как вторая мама, миссис Уизли, и ничего не изменит этого.
Мы обнимаемся и утешаем друг друга почти вечность.
И на пути к своей комнате я обращаюсь к мистеру Артуру с мучавшим долгое время вопросом:
— Он ведь был действительно достойным человеком?
Мужчина опускает газету на колени, и за его очками я вижу океаны благодарности:
— Он был лучшим, Миона. На самом деле.
А после я закрываюсь в комнате, не впустив никого из желающих провести эту ночь со мной (а таковых была целая свора). Отнекиваясь усталостью. Указывая на достаточное количество времени в будущем. Уходя в себя для стойких часов возобновляемых размышлений.
***
Вернувшись в Хогвартс, я — как и предполагала — ощутила влияние дурной славы на своей же, как выразился кто-то в толпе, «толстокожей» шкуре. Не помогла и ментальная защита в виде окружающей меня компания в лице Гарри Поттера и старых-добрых Уизли. Не помогло ровное дыхание. Счетчик овец, я не знаю, чистовкровок Когтеврана.
Каждый в этих стенах вызывал во мне тонны раздражения только своими многозначными взглядами. Даже не словами, от которых, к слову, я знала — мне не отделаться.
В Хогвартс меня завела нелегкая судьба в виде МакГонагалл, решившей, что пребывание в стенах родной школы пойдет на пользу мне и моим нервам. И если учиться некоторое время мне не полагалось, то ежедневные походы к мадам Помфри и лечение под ее строгим взором вновь возобновлялись. Только теперь к ним присоединились и личные разговоры с профессором, в ожидании которых я всю ночь не сомкнула глаз.
Опять я играю в обманщицу. Это была лишь одна из миллионного числа причин.
Тем не менее, меня не оставляло в покое: с какой целью Минерва возвращает меня в школу, предоставляя свою вербальную поддержку? Никак собирается контролировать каждый мой шаг в расчете на то, что девочка с поврежденным рассудком не в силах сделать этого сама? Возможно, она и права.
Возможно, сейчас, когда я стою на явном распутье, анализируя дальнейшие маленькие шажки, мне действительно требуется чья-то поддержка.
Я все же не каменная, как бы ни пыталась убедить в этом весь мир.