— Помочь распутать? — его дыхание приятно щекочет краешек уха, а нежный голос поступательно тушит новоявленное душевное пожарище.
— Если тебя не затруднит.
— Называй сама. Какие из всех назойливых пауков беспокоят тебя больше всего?
— …дай подумать, — я перекладываю голову на другое его плечо, потому что правая щека затекает до легких точечных покалываний. Фред лишь удобнее подставляет свое тело под мои тактильные аттракционы.
— Когда я начала тебе нравиться? — смело, ва-банк, вряд ли такая возможность выпадет еще раз.
— Это слишком просто! Когда тебя распределили на Гриффиндор, и ты пожала мне руку. Уже тогда ты была полна уверенности, несмотря на то что все остальные тряслись, как осиновые листки, предвкушая новую жизнь.
— Ты серьезно? С нашей первой встречи?
— Она была вторая. В первый раз я мельком увидел тебя в поезде и подумал: «Милашка первокурсница».
— Засранец.
— Еще какой! Что там дальше по насекомым в твоей голове? — он перебирает мои волосы, как и в ту ночь, аккуратно запутываясь в локонах, умиротворяя и принося тонны удовольствия.
— И когда ты понял, что это за чувство?
— На пятом курсе. У тебя — третий. Когда ты помогла спасти наш дневник. Я несколько лет наблюдал за тобой как-то издалека, ловил себя на мысли, что Гермиона Грейнджер — невероятная девочка, с которой я бы с удовольствием подружился. О любви я тогда задумывался мало, но ты притягивала к себе все сильнее. И что бы между нами ни происходило, я каждый раз думал: «Ну, все, Фред! Эта сложная малявка не должна появляться в твоих мыслях так часто! Ты не должен пытаться ей помочь! Ты не должен пытаться с ней увидеться! В конце концов, ей тринадцать, болван ты эдакий!».
— Мне кажется, тебе и это не помогло.
— О да. Когда в тебе затаилось столько загадок, я не смог устоять. Мне хотелось открыть каждую из них, пусть и знал бы я один — этого более чем достаточно.
И я хочу тебе рассказать о еще одной тайне, но сдерживаюсь из своих побуждений личной, ни к кому больше не причастной, мести.
— Но ты убежала в слезах, считая меня — опять — ублюдком с длинным языком. Кстати, в тот день мы задумались с Джорджем о зелье, которое напрочь стирает воспоминания об определенном инциденте и, создав его прямо ночью, подливали всю неделю тем, кто хоть раз вспоминал о твоем… Так сказать, раздвоении.
— Почему ты до сих не предложил мне его?
— А ты бы приняла?
— Ни за что. Моя память — мой враг. Но избавиться от нее — далеко не решение всех проблем. Знаешь… Я до сих пор не прихожу к ним на могилы, потому что… И стыжусь. И не верю в это все, словно сон закончится, а они встретят меня с оладьями и клубничным вареньем на кухне.
Алкоголь так сильно ударил в голову, что и язык развязался, как никогда прежде. Я неожиданно даже для себя рассказываю Фреду о наших зимних приключениях в австрийских горах, и как я сломала ногу. Рассуждаю на тему папиной любимой либеральной партии, и маминых заметок по поводу исторического прошлого Англии. Я вспоминаю, что моего первого кота звали Томас — что за глупое имя?
— Да уж. Было время, когда я беззаботно выбирала животному кличку. Мама сказала, что он сбежал, но, на самом деле, я уже знала, что он умер.
И завтра тебе тоже скажут, что я сбежала. А там — думай и додумывай, как хочешь.
Я поднимаю голову к его лицу, упираясь носом в щеку Фреда.
— И что было дальше? После того, как я убежала в слезах, считая тебя — опять — ублюдком с длинным языком, — он расслабляется после моих историй, полных глубокой скорби, и, кажется, дивится быстрой смене настроения.
Сегодня мое настроение — пластинки на старом проигрывателе. Потому что ночью его ждет утилизация, и нужно успеть — попросту — сыграть все.
— Тогда… Тогда у меня заболело сердце. В том смысле, что в роли врача хотелось видеть тебя.
— И что тебе помешало? Ты ведь уже тогда знал, что я по уши в тебя влюблена, да?
— Верно, — он тяжело дышит и не знает, куда деть руки, когда я говорю, касаясь его лица губами. — Но тогда, как раз наперекор моим желаниям, возник Рональд собственной персоной. Если раньше он просто боязно оценивал тебя взглядом, то на третьем курсе вообще свихнулся… Я еще раньше задумывался о том, что ему прекрасно подойдет кто-то, как ты, но… Что сказать — он оказался бараном. А ты прекрасным существом, достойным намного большего.
— То есть, если бы не Рон?..
— А еще наши с тобой сложности в совокупности с не самыми легкими характерами… Думаю, да. Уже тогда все бы получилось.
— Черт.
— Ты опять сквернословишь, Гермиона, — он отваживается повернуться ко мне и дышит прямо в губы. Мои руки давно в области его сердца — и оно сходит с ума в такт моему.
— Ну так заткни меня, — дыхания одно в другое, губы в единую систему, и ритм сердец, как под дулом пистолета.
Это называется страстью.
Любовь будет, когда я пойму, что ради него хочу снова жить.
Любовь, кажется, уже меня выбрала.
И ведет жесточайшую борьбу с долгом.
***
Вчера меня из заполненного зала в полуобморочном состоянии Фред вынес на руках — оторвать подальше от вспышек фотокамер и гула человеческой жалости. И буквально через полчаса у черного выхода нас застал министр со словами утешения и благодарности. Мои спутники отошли на довольно приличное расстояние, дав нам несколько минут на трепетные — как они считали — переговоры. Однако в эти минуты произошел выплеск отчаяния, не ведомый никому в той плоскости ощущений:
— Мистер Бруствер, я бы хотела уточнить несколько деталей дальнейшего расследования с мисс Джонси. Где я могу ее найти сегодня или же завтра?
Мужчина в понимающем жесте кивает головой, почесываю коротко стриженную бороду.
— Боюсь, она уже ушла из департамента, сразу же после сегодняшнего собрания по вашему случаю.
— Поверьте, дело не терпит отлагательств! Она — единственная, кому я доверяю, — лгу с искусством ученицы змей, не краснея и без запинок. — Я хочу обсудить с ней одну интересную возможность, которая точно поможет… Понимаете… Мы уже составили с ней план, но я до этого дня все откладывала, потому что была ко многому не готова.
— Да. Да, мисс Грейнджер. Думаю, адрес четы Джонси известен большой доле магического мира, и от вашего знания — не убавится.
— Спасибо! Я запомню!
И чтобы наверняка — дома и втихомолку запишу на клочке бумажки, спрятав у сердца и точа ножи.
Я выбежала из Выручай-комнаты, как только проснулась, около трех ночи, наскоро найдя у близнецов зелье от похмелья. Фред все еще спал, мило положив голову на кровать и всем телом — так неудобно — оставаясь на полу, где мы и уснули.
В обнимку. Вместе. Впервые.
И не в последний ли раз?
В заключение оставив ему несколько строк и легкий поцелуй для самых сладких снов. Я им всем отправила послания на случай непредвиденно запланированных обстоятельств.
У меня выдался шанс расставить все точки над «i», посетив ее нескромный уголок. И теперь песчинки надежды застать «Беллатрису Джонси» в поместье министерского работника упорно собираются в клубок моего решительного рейда.
— Грейнджер? — у меня в руках все карты: точная картинка судьбоносного дома перед глазами, несколько секунд аппарации и заветное воссоединение несчастного семейства под звуки разящих заклинаний. И внезапный Малфой посреди ночного коридора, решающий испортить мое предназначение: — Что ты здесь забыла?
— Уже собираюсь уходить, — став к нему в пол-оборота ворчу, не решаясь на главное. — И прости за сегодняшнее. Не сдержалась, хотя очень хотела!
Хмыкает и делает несколько шагов в мою сторону, попадая под свет, излучающийся искажениями стекол оконного проема: