Голова Скалларк повернута на бок, опрокинута на плечо. Но, не смотря на это, ее остекленевшие глаза, подернутые дымкой, буравят меня, разъедая до глубины души. Каждую ночь ее глаза кричат: «Ты виновата!», и каждую ночь я шепчу в ответ: «Я знаю, Скалларк».
После этого я проснулась. Точнее просто открыла глаза – кажется, я и не спала вовсе. Уже давно не спала. Чувствуя себя хуже некуда села на диване и откинула покрывало. Посмотрела прямо перед собой, наткнулась взглядом на девушек, жестоко убитых Криттонским Потрошителем, и дотянулась до мобильника, лежащего на полу у дивана.
Каждый день все то же. Ночные кошмары, а затем реальность, где мне обаятельно улыбаются мертвые женские лица.
Детектив Дин снова оставил сообщение с просьбой (приказом) о встрече. Не знаю, чего он добивается – что я изменю свои показания? Или надеется, что выбьет из меня «настоящую» правду?
Я спрятала телефон, поднимаясь на ноги.
Ни того, ни другого не произойдет, ведь правда лишь одна – та, которую детектив Дин не желает принимать.
Дни стали пустыми. Казалось, что ничего не происходит. Нет, время не замедлилось. Просто я смотрю по-другому. Так медленно поворачиваюсь вслед за временем, что оно успевает два раза проскользнуть мимо меня. Мчится вперед. Я лишь успеваю почувствовать на своем лице смрадный запах. Так пахнет тайная квартира. Она покрылась трупными пятнами. Пахнет плесенью и мертвечиной. Пахнет гниющей кожей. Пахнет вываливающимися из глазниц глазными яблоками.
Отвратительно.
Чтобы отделаться от этого отвратительного чувства, я взяла свои вещи и вышла из квартиры. Заперла дверь и кинула ключ в карман к таблеткам. Не хочу возвращаться сюда. Здесь пахнет мертвым человеком.
Здесь пахнет мной.
***
В городской больнице запах был совсем другой.
По прохладным широким коридорам, освещенным лампами, разгоняющими сумрак, проникающий улицы, разнесся стойкий аромат лекарств, хлорки и больных. Это лучше тайной квартиры, потому что здесь людям можно помочь. Их можно вылечить, спасти. А вот мне уже никто не поможет.
...
Дориан Харрингтон словно караулил меня – стоило ступить на лестницу, как он тут же схватил меня в тиски, сжав на моем локте крепкие пальцы. В его голосе слышалась боль, когда он шепотом спросил:
- Кая? Ну когда же ты вернешься домой? Когда прекратишь валять дурака? – При последнем слове я уставилась на него с каменным выражением лица, но Дориан не смутился, а его глаза наполнились блеском сожаления. От него тоже пахнет мертвечиной. – Кая, ему плохо без тебя. Возвращайся, пожалуйста, пожалуйста! Возвращайся домой!
- Дориан, - ровным тоном сказала я, осторожно убирая с халата его пальцы. – У меня больше нет дома.
Он сам отступил; отшатнулся от меня словно от огня, словно испугался, разочаровался. В глазах появилось что-то чужое, незнакомое, а руки повисли вдоль тела как две белые безвольные веревки. Я не стала трусливо сбегать, а терпеливо ждала возражений, объяснений, хоть чего-нибудь. Но Дориан ничего не отвечал, потому что знал: это правда. У меня больше ничего нет.
Он отвернулся и ушел, и, глядя в его прямую спину, я знала, что он продолжит думать над происходящем. Дориан будет пытаться анализировать, найти какой-нибудь выход. Пусть. Несмотря на жалкие попытки, он знает: у нас нет выхода. Ни у него, ни у меня.
Отмахнувшись от невеселых мыслей, я поднялась на второй этаж, чтобы заняться рутиной: сделать обход палат и, под руководством доктора Арнетта, проверить пациентов. Повседневные занятия спасают. От Скалларк. От Аспена. Я не знаю, что той ночью случилось и боюсь думать о том, что не узнаю никогда. Боюсь думать о том, что никогда не узнаю, что Скалларк жива и здорова, никогда не увижу улыбку Аспена. Никогда не поговорю с ним.
- Доктор Айрленд! – мне на плечо легла и тут же исчезла рука доктора Арнетта. Его вытянутая фигура присоединилась слева. – Как дела, доктор Айрленд?
Он специально называл меня доктором, надеясь, что мое лицо перекосится. Мне действительно было не по себе. Чувство было такое, будто с каждым таким обращением на мои плечи ложится громадная ответственность, и теперь я не только за жизни Скалларк и Аспена в ответе, но и за жизни других людей. Они ждут, что я приду им на помощь. Но я больше не могу. Я не буду бороться.