«Знаешь, кого было легче всего убить, Кая, малышка? С ней я даже не вспотел. Хотя было-то ох как горячо! Там, в твоем доме, сейчас жарко».
Я убью тебя.
Я знала, что должна это сделать.
Джек хотел, чтобы я убивала. И я убью. Я подвешу его на крюк, выпотрошу как животное и расчленю, как он хотел поступить со мной. После этого я расскажу обо всем в полиции и приму свое наказание.
Появившийся план, такой безумный, ненадежный, абсурдный, остудил мое тело. За спиной полыхал жар, но люди не расходились по домам – они хотели зрелищ. На меня никто не обратил внимания, когда я подошла к маминой машине, стоящей у дороги в нескольких метрах от меня.
Я вспомнила, как Джек сказал, что хочет, чтобы все решили, будто я убила мать. Наверное, поэтому он закопал меня на кукурузном поле, а машину бросил у дома – чтобы замести следы. Животное.
Когда шумиха спадет, когда пожарные потушат пожар, тогда полиция примется за дело и все выяснит. Кто именно это сделал и зачем. Кто я, и что сделала я. Но это будет через несколько часов. Несколько драгоценных часов, которые я не могу потратить впустую. Ведь я уже знаю, кто это сделал и зачем. И я знаю, кто я.
И знаю, что я сделаю с Джеком, когда найду его.
Когда я забралась в машину и повернула ключ в замке зажигания – Джек предусмотрительно бросил его, изображая спешку, - мой дом обрушился окончательно. По толпе прокатилась волна изумления и горечи. Я вжала педаль газа в пол, прокручивая последние слова, сказанные Джеком:
«По пути сюда я проехал кафе «Дьявольские врата». По-моему подходящее название для сегодняшнего вечера. Еще одна дрянь мне оказала. Да… было бы у меня больше времени, я бы разделил твое прекрасное тело на части, но, думаю, тебя итак никто не станет икать. Тебя больше некому искать, малышка. Все решат, что ты убила свою мамашу и скрылась».
В моей крови вскипел адреналин. Он сожрал боль, страх и отчаяние. На время он заблокировал в коробке воспоминаний страшную мамину фигуру, объятую пламенем, и вместо нее подкинул мамино улыбающееся лицо. Затем лицо опять сменилось на объятую огнем фигуру, а голову накрыл голос мамы из телефонной трубки Джека. Ее последние слова «Я люблю тебя, Кая», - врезались в мою память. Я не стала запирать их в дурную коробку воспоминаний.
Мама, пожалуйста.
Не знаю, о чем я мысленно просила ее; может о силе духа, а может о том, чтобы там, на небесах, ей было спокойнее, чем здесь. Я хотела, чтобы перед смертью ей не было больно. Чтобы она не думала, что прожила свою жизнь зря. Чтобы ни о чем не жалела.
Надеюсь, она не жалеет о том, что защитила меня.
Адреналин продолжал опалять мозг, смешивать коктейли из образов. Вот Джорджи улыбается на заднем сидении этой машины. Ее кудряшки разметались по спине и плечам. «Терпеть не могу эту шапку», - повторяет она, сверкая глазами в зеркало заднего вида, чтобы встретиться со мной взглядом. Мама на пассажирском сидении слева от меня, рядом с моей рукой, сжимающей рычаг коробки передач, улыбается, но настороженно:
- Не гони, Кая, иначе попадем в аварию. Можно я сяду за руль?
Тут место мамы занял отец. Он даже не смотрит в мою сторону – полностью доверяет мне, хотя за рулем я впервые. Он говорит на отвлеченные темы: о военной академии, о моей будущей карьере.
- Кая, - он наконец-то посмотрел на меня, - в воскресенье после стрельбища, пожалуйста, сразу отправляйся домой. Мама хотела сделать сюрприз, но думаю, я должен предупредить тебя: блюда будут ее собственного приготовления. Так что в понедельник готовься проснуться в четыре тридцать и ни минутой позже.
До того как я заперла свой разум, в мозг забралась злобная, ядовитая мысль.
Больше у тебя никого нет, Кая. Ты одна. Ни матери, ни отца. Ни сестры.
- Хватит скулить, курсант Айрленд. Заткнись! Действуй. Действуй. Помни: здесь не место слюнтяям. Ты – сила. Ты – боец. Кто-то другой может сдаться и рыдать, уткнувшись в юбку мамочке, но не ты. Ты подаешь пример другим. Хватит только защищаться! Тридцать кругов, курсант! Пятьдесят отжиманий! Здесь не место нытикам! ПОВТОРЯЙ!
- Здесь не место нытикам, сержант!
- ЕЩЕ ОДНА ОШИБКА, КУРСАНТ, И ОТПРАВИШЬСЯ ДОМОЙ! Это тебе не игрушки! Если проявишь жалость к врагу или себе, никогда не победишь на поле боя! Не думаю, что твой отец будет гордиться тобой, курсант Айрленд, если продолжишь в том же духе.
Никакой жалости, сержант, ― отчетливо поняла я. ― Больше никакой жалости.