Решившись, он вышел на площадку перед пещерой. Сидящие полукругом бойцы тут же вскочили и вытянулись по стойке смирно – как почувствовали, что сейчас командир обратится к ним с чем-то очень важным.
–Отряд. Мы больше не подчиняемся ничьим приказам, кроме велений долга, совести и зова сердца. Я призываю вас за собой. Наша помощь нужна людям в городе. Я уверен, что это гражданские. Возможно, они примут нас за врагов, ведь еще месяц назад наши страны враждовали. Но мы нужны им. – Кранц остановился перевести дыхание.
–Когда выдвигаемся, командир?
АКАДЕМИЯ.
Тридцатьседьмой угрюмо проверяет снаряжение. Выработанная веками процедура и доведенные до автоматизма движения позволяют мозгу не слишком сильно отвлекаться на это действие. Сейчас в его голове происходит то, чего и добивался Корпус многочисленными психотехниками и автотренингами. Лекции Академика хранились где-то глубоко в подсознании, в нужный момент появляясь словно из ниоткуда.
–Даже не пытайтесь их изменить. Здесь не поможет шоковая терапия – не пройдя преисподней, им не выстроить рай. Вы можете ускорить несколько этот процесс, уберечь от слишком тяжелых ошибок. Но некоторые ступени не перепрыгнуть. К великому сожалению, их не уберечь от рабства, расизма и прочих пороков цивилизации. Но можно уберечь от умопомрачения Темных Веков, инквизиции, геноцида, мировых войн, религиозного фанатизма. Будут кризисы, но ваша цель – подсказать им выход. Бесцветность голоса усиливает тяжесть слов.
–Помните, вы не можете вести их. Расставьте вехи, последуют ли они за ними – уже не ваше дело.
–К чему же тогда весь мой труд? – недоумение Тридцатьседьмого не знает границ. – Пусть сами растут и развиваются.
–Это свобода выбора. Вашу планету сгубило незнание альтернативы. Ваша история напоминает путь слепого по идущему вдоль обрыва карнизу – нелепые порывы, продиктованные страхом. И в конце, что логично, ваша цивилизация все-таки сорвалась. Но вы не видели и не знали другого выхода, не могли принять его. Идеи, казавшиеся блестящими, вели в бездну – так наш слепец хватается за торчащий корешок, не ведая, выдержит ли этот прутик или же сорвется вместе с куском земли ему на голову.
С трудом поднялся Академик. По сухому щелчку свет погас. Мгновение спустя опустился защитный экран за спиной лектора. В иссиня-черной бесконечности мягко мерцают звезды. Призрачный свет залил залу, глуша лишние звуки. Сине-белое сияние придает лектору мистический ореол. Слова льются по серебристому потоку:
–Агент, помните! Мы не боги. Нам ведомы страх и жалость. Страх опоздать в помощи. Жалость к тем, кто слеп. Наши имена останутся неизвестными – что они, как не просто сотрясение воздуха? Наши дела останутся вечными. Не познавшие ужасов войны и голода поколения станут нашей единственной наградой – негромкие раскаты голоса заполняют каждый уголок, завораживая.
–Тяжело, порой невыносимо. Извиваемся, корчимся, кричим от боли и усталости. Отчаяние от сомнений и неудач. Таков наш удел. Сопротивление. Напоминание, что четвертый тип может быть другим. Мы можем быть другими, по капле выдавливая из себя подлого и жестокого человека. Те самые десять праведников, что могли бы спасти Содом – каждое слово словно высекается в застывшем воздухе.
Переводя дух, Академик прислонился боком к столу и тяжело оперся о край. Тысячелетия искусственной жизни, в полумертвом состоянии. Ради таких вот моментов. На его памяти это был далеко не первый ученик. Скольких он проводил! Каждый раз после анабиоза он не мог вспомнить даже их лиц. Давно уже умерли в старой душе привязанность и любовь. Осталось только чувство вины и долга перед вот такими светлыми и совсем еще юными идеалистами, верящими в прекрасное будущее.
Тридцатьседьмой учащенно дышит – слабый наркотический газ дает о себе знать. Тихое шуршание одежды Академика, ступающего вдоль границ экрана. Серые глаза слабо искрятся от звезд. Вынув носовые фильтры, он глубоко вдохнул. Приятно разливается тепло по телу, разгоняя кровь по дряхлым членам. Он смотрит в необъятные глубины космоса – или это космос смотрит на него? Тоска щемит душу, выбивая последние крохи тепла. Оглянувшись на уснувшего Тридцатьседьмого, он немного сипло произнес:
–Каждый день, юноша, я мечтаю умереть. Мне кажется, что там, в анабиозной камере, притаился жуткий монстр, пожирающий каждый раз часть моих воспоминаний. Я боюсь, что однажды проснувшись, не вспомню, зачем это нужно. Ты все равно меня не слышишь. Еще один проклятый, верящий в наши цели. – резко дернулся кадык, проглатывая комок. – Еще ни разу не удалось победить природу. Только вера удерживает меня от острия бритвы – в хрупкой тишине громко хрустнули костяшки.