— Зачем надо было избавлять их от правосудия французского короля?
— Не знаю, — сказал Пейрак с непринужденным жестом и своей обычной иронической улыбкой. — Может быть, затем, что в Библии написано: «Спаси осужденного и ведомого на смерть».
— Вы цитируете Библию?
— Она представляет собою Священное писание…
— Опасным образом отмеченное следами иудаизма, как мне кажется…
— Действительно, это совершенно очевидно: Библия отмечена следами иудаизма, — сказал Пейрак, рассмеявшись.
К удивлению Анжелики, отец де Геранд также стал смеяться, и на этот раз, невидимому, непринужденно…
— Да, очевидно, — повторил он, охотно признавая нелепость изреченного им афоризма. — Но видите ли, сударь, в наши дни эту священную книгу примешивают к стольким тревожным заблуждениям, что мы должны с подозрением относиться ко всем, кто неосторожно ссылается на нее… Мессир де Пейрак, от кого вы получили грамоту, дающую вам права на земли Голдсборо? От короля Франции?
— Нет, отец мой.
— От кого же тогда? От англичан залива Массачусетс, которые незаконно считают себя хозяевами этих берегов?
Пейрак ловко избежал поставленной ловушки.
— Я заключил союз с абенаками и могиканами.
— Все эти индейцы — подданные французского короля, в большинстве своем крещеные, и они ни в коем случае не должны были принимать на себя такие обязательства, не получив согласия господина де Фронтеыака.
— Ну, что ж, скажите им это…
Его ирония становилась колючей. У графа была особая манера окутываться дымом сигары, чем он выражал свое нетерпение.
— Что касается моих людей из Голдсборо, то они не первые гугеноты, которые ступают на эти берега. Мессир де Монс был послан сюда когда-то королем Генрихом IV.
— Оставим прошлое. Сегодня у вас нет грамоты, нет священников, нет доктрины, нет подданства, чтобы оправдать ту роль, которую вы приняли на себя, остановив свой выбор на этих краях. И у вас одного больше факторий, постов, людей, чем у всей Франции, которая издавна владеет здесь землями. Вы обладаете всем этим один и по своему собственному праву. Хорошо ли это?
Пейрак сделал жест, который мог показаться знаком согласия.
— По собственному праву, — повторил иезуит, и его агатовые глаза внезапно вспыхнули. — Гордыня! Гордыня! Вот неискупимая вина Люцифера. Неверно, что он хотел уподобиться Богу. Он хотел достичь величия сам по себе, своим собственным умом. Такова ли и ваша доктрина?
— Я бы не посмел уподобить мою доктрину столь ужасному примеру.
— Вы уклоняетесь от ответа, сударь. Однако тот, кто хотел достичь познания один и во имя своей собственной славы — какова была его судьба? Подобно ученику чародея, он утратил власть над своей наукой, и это потрясло миры.
— И Люцифер, и его злые ангелы пали звездным дождем, — прошептал Пейрак.
— Теперь они смешались с землей, храня свои тайны. Это маленькие гримасничающие гномы, которые встречаются в глубинах шахт, хранители золота и драгоценных камней… Вы, отец мой, конечно, изучали тайны Каббалы и знаете, как называются на языке посвященных легионы демонов, этих маленьких гномов, духов земли?
Священник выпрямился и бросил на него пылающий взгляд, полный вызова, но в то же время признающий осведомленность собеседника.
— Я хорошо понимаю вас, — сказал он с задумчивой медлительностью. — Часто забывают, что некоторые определения, вошедшие в обиходный язык, когда-то обозначали полчища адского войска. Так, духи Воды, ундины, составляли отряды Сладострасгных. Духи Воздуха, сильфы и домовые — отряды Подлых. Духи Огня, символизируемые саламандрой, составляли когорту Неистовых. А духи Земли, гномы, назывались…
— Мятежными, — с улыбкой сказал Пейрак.
— Настоящие дети Дьявола, — прошептал иезуит.
Анжелика с беспокойством поглядывала то на одного, то на другого участника этого странного разговора.
Импульсивно она положила руку на плечо своего мужа, чтобы призвать его вести себя более осторожно.
Предупредить его! Защитить! Удержать! В глубине американского леса таились подчас те же угрозы, что и во дворце инквизиции! А Жоффрей де Пейрак улыбался все той же сардонической улыбкой, которая подчеркивала шрамы на его израненном лице.
Взгляд иезуита едва коснулся молодой женщины.
Скажет ли он завтра, вернувшись в свою католическую миссию: «Да, я видел их! Они именно такие, как нам рассказывали. Он — с умом опасным и острым, она — красивая и чувственная, как Ева, ведущая себя с небывалой свободой».
Или он скажет: «Да, я видел их, стоящих на берегу реки в отсвете вод голубого Кеннебека, среди деревьев, — он, весь в темном, твердый и язвительный, и она — блистательная, стояли, поддерживая друг друга; мужчина и женщина, связанные каким-то узами… Какие же узы это могут быть?» — спросит он, содрогнувшись, отца д'Оржеваля.
И снова болотная лихорадка, которая столь часто овладевает миссионерами, вызовет у него зябкий озноб… «Да, я видел их, я долго оставался рядом с ними, и я выполнил ваше поручение — проникнуть в сердце этого человека Но теперь я изнемог».
— Вы пришли сюда искать золото? — спросил иезуит сдержанным тоном. — Что ж, вы его нашли!.. Вы явились сюда, чтобы отдать все эти чистые и первозданные края во власть идолопоклонства, преклонения перед золотом.
— Меня еще никто не называл идолопоклонником! — сказал Пейрак с громким смехом. — Отец мой, вы не забыли, что пятьсот лет назад монах Тритхайм учил в Праге, душой первого человека было золото.
— Но он добавил также, что золото содержит в себе крупицы порока и зла, — живо возразил иезуит.
— Однако, богатство дает могущество и может служить благу. Ваш орден, как мне кажется, понял это с первых дней своего существования, ибо это самый богатый монашеский орден в мире.
Отец де Геранд переменил тему разговора, как он это делал уже несколько раз.
— Если вы француз, то почему вы не враг англичан и ирокезов, которые хотят погубить Новую Францию? — спросил он.
— Распри, разделяющие вас, уходят корнями в давние времена, и для меня было бы слишком тяжко делать выбор и ввязываться в них. Однако я постараюсь жить в добрых отношениях со всеми и, кто знает, может быть, принесу мир…
— Вы можете принести нам много зла, — сказал молодой иезуит напряженным голосом, в котором Анжелике послышалась подлинная тревога. — О, почему, — воскликнул он, — почему вы не воздвигли креста?
— Это знак противоречий.
— Золото было двигателем многих преступлений.
— И крест также, — сказал Пейрак, пристально глядя на него.
Священник резко выпрямился. Он был столь бледен, что солнечные ожоги, покрывавшие его лицо, казалось, кровоточили, как раны, на побелевшей коже. На его тощей шее, выступавшей над белым сборчатым воротником, единственным украшением черного платья, выделялась пульсирующая вена.
— Наконец я услышал ваш символ веры, сударь, — произнес он глухо. — И напрасно вы заявляете о дружеских намерениях по отношению к нам. Все слова, которые я слышал из ваших уст, были проникнуты тем богомерзким мятежным духом, который характеризует посещаемых вами еретиков. Это отказ от внешних знаков набожности, скептическое отношение к истинам откровения, безразличие к торжеству Правды. И вам все равно, будет ли истинный свет божественного Слова вместе с католической Церковью стерт с лица этого мира, и охватит ли души мрак!
Граф поднялся и положил руку на плечо иезуита. Его жест был полон снисходительности и своего рода сочувствия.
— Хорошо, — сказал он. — Теперь слушайте меня, отец мой. И извольте затем точно передать мои слова тому, кто вас послал. Если вы пришли сюда просить не враждовать с вами, помогать вам в случае голода или бедственного состояния, то я сделаю это и уже делал с тех пор, как обосновался в этих местах. Но если вы пришли требовать, чтобы я ушел отсюда с моими гугенотами и пиратами, я отвечу вам «нет»! Я не ваш, я ничей. Я не могу терять времени, и я не считаю полезным переносить в Новый Свет мистические распри Старого.