– Очередь. Все боятся. Ты была когда-нибудь у зубного врача?
Зинка задумалась, помолчала.
– Врач ему зуб вырвал, и мужик про мясо-то и позабыл! Вот как бывает! – вскрикнула она. – А там очередь. Ну, разве не смешно?
– Нет, Зина, не смешно, – сказала Серафима серьезно.
– Очень смешно! – возразила Зинка. – Очень!
– Нет.
– Ну как не смешно, когда там очередь, всем страшно, а он выходит весь окровавленный из-за этого мяса. Оно через газету протекло.
Серафима поняла смысл истории, улыбнулась.
– Это мне мой отец рассказал, – всхлипнула молдаванка. – Ты богатая? Помоги мне вылететь в Кишинев. Он сегодня умер. Узнай хотя бы, когда следующий рейс.
Фима вздрогнула, сообразив наконец, что происходит. Достала мобильник, позвонила, но автоответчик поставил ее на очередь к оператору. Девушки стояли на деревенской улице, еле освещаемой редкими фонарями, слушая Поля Мориа в телефонной трубке. Прошло минут десять, но справочное не давало о себе знать. Одна мелодия сменяла другую, не предвещая какого-либо положительного разрешения.
– Я все равно сегодня уеду. На поезде, на автобусе… Можешь занять мне денег? Я верну, ты же меня знаешь.
Серафима обреченно похлопала себя по карманам, денег у нее не было. Открыла мотоциклетную сумку, достала украденную борсетку, заглянула внутрь. Удивленно ойкнула, заторопилась домой.
– Ты прости меня, Зина! Я очень тебе соболезную. Но у меня сейчас нет денег. И у Валеры нет, и у мамы. Извини меня. Я уйду сейчас. Я должна.
Она слезла с «Харлея», из последних сил толкая его к железным воротам. Уже совсем стемнело.
Как только она вошла на двор, почуяла недоброе. В темноте все казалось прежним, но по ощущению что-то случилось. Поставила мотоцикл на место, укрыла его чехлом. Вошла в дом.
– Ма-ам, ты где? Вале-ера!
Вспомнила, что мать к этому моменту должна доить корову, почти бегом направилась в хлев. На огородной тропинке валялось всякое барахло. Валеркина фуфайка, шарф.
По пути ей встретился взъерошенный отчим. Определенно здесь что-то произошло.
– А-а, – протянул он. – Явилась. Иди, погляди, что тут у нас. Картина Репина «Дурные на разминке».
Серафима подошла к открытым дверям сарая. Прямо у входа на пластиковом ящике сидела Тамара Степановна, обхватив голову руками. Услыхав шаги дочери, встрепенулась.
– Шайтан, – пробормотала она, взглядом показывая на дойную корову по кличке Зорька. – Уже третий час как не сдвинется с места.
Хлев полыхал гостеприимным светом, горел золотом устланный соломой дощатый пол. Клубы пыли старались приобрести осмысленные художественные формы. Зорька стояла в стойле, если так можно выразиться, на коленях. Подогнув передние ноги, она упиралась грудью в пол и молитвенным немигающим взглядом смотрела в залапанную брусчатую стену перед собой. Лохматые темные уши были неподвижны, словно рога. Красивые карие глаза ничего не выражали. Ведро с водой, поставленное у ее морды, оставалось нетронутым. Из-за нелепости положения костлявый крестец коровы поднялся еще выше, выпячивая, словно диковинный плод, набухшее недоеное вымя, едва прикрытое черной кисточкой хвоста. Пятнистый теленок с белым треугольником на лбу испуганно поглядывал из-за своей загородки в левом краю хлева. Другая телка, названная Молодухой, стояла на привязи и переминалась с ноги на ногу. Тамара сняла очки, потерла их о рукав мужской фланелевой рубахи.
– Я и подойти к ней боюсь, – сказала она. – Валера пытался ее поднять, но без толку. Напасть какая-то. И позвонить некуда. У тебя мобильник с собой?
Серафима шумно расстегнула замок кожанки, протянула телефон матери. Стояла и смотрела на все. Дедушкина крага – в одной руке, столичная борсетка – в другой.
– Это справочное аэропорта, – сказала Тамара без удивления. – Дурные на разминке.
Чувствовалось, что она вот-вот заплачет.
Серафима ни о чем не думала, когда достала из украденной сумочки большой бронзовый ключ с узорчатым гербом на основе. Старый, явно недекоративного происхождения, он напоминал о пиратских кладах и тайне черепахи Тортиллы. К дужке был прикреплен ремешок из сыромятной кожи, достаточно длинный, чтобы носить ключ на груди. Фима подошла к корове и накинула ей ключ на шею, даже не задев рогов с острыми черными окончаниями. Зорька удовлетворенно вздохнула и поднялась, словно ждала этого весь вечер.