– Арлы сядзели на вяликих лясах. И усе их баялися. А потым мы тыя лясы пасекли. Усё звяли на щэпки. Ты скажы, Канстанцинавич, скажы им. Мы усе лясы пасекли, а рыбу зъели.
Константин Константинович в разговор подобной направленности включаться не хотел. Кивал головой на всякий случай и ел суп. Я обедал вместе с ними, ожидая пробуждения господина Чернявского. Вместе с ним сегодня собирались ехать в город. Он переутомился, уснул среди бела дня. Стрелки часов подсказывали, что пора бы проснуться, и я попросил Антоновну толкнуть Чернявского раз-другой.
– А то поздно уже. Пусть как-то определится. Я часто в Минске бываю. Могу в следующий раз взять. Намекни ему как-нибудь…
– Сейчас он у меня определится, – сказала Антоновна зловещим шепотом и ринулась в спальню с мухобойкой.
– Ата-та! Ата-та! – Из комнаты донеслись ее возгласы и резкие хлопки по какой-то мягкой и отзывчивой части тела. – Айда, Серафим Павлович! Вставайте! Карета подана, мать вашу!
Серафим Павлович вышел из комнаты мятый и непротрезвевший. Огляделся, явно не узнавая ни окружающих его товарищей, ни обстановки. Раздосадованно крякнул, уронил на пол очки, которые держал в обеих руках за дужки; бросился к электроплите и схватил кипящий чайник. Все привстали от неожиданности. Глаза Серафима вылезли из орбит, рот, казалось, был набит каким-то твердым рассыпчатым веществом. Раскачивая исходивший паром чайник, Чернявский соблюдал при этом осторожность, но подходить к нему никто не решался. Он был сосредоточен на какой-то мысли, пригрезившейся ему во сне. Поблуждал по дому с чайником, прислушиваясь к его остывавшему нутру и своим пробуждавшимся идеям. Что-то бормотал о детях и собаках. Наконец выскочил во двор и, подбежав к моему автомобилю, начал бережно поливать кипятком его ветровое стекло.
– Почему не завел двигатель? – кричал он. – Надо дать машине прогреться. Антоновна, подай кипяточка! Побольше! Сережа, прогрей мотор!
Антоновна вышла на крыльцо, встала руки в боки. Рассматривала соседа, играя взглядами, пока Чернявский ее не заметил. На ее появление он отреагировал еще более странно. Произнес вдруг с артистичной фамильярностью:
– Я многое о вас понял, Маргарита Антоновна! Посмотрел, какую говядину вы выбираете, – и понял! А вот вам этого не понять! – расхохотался он напоследок.
Я наконец вышел во двор. Листва раннего лета шумела над нашими головами. Где-то в вековых лесах кукушка рассыпала свои щедрые обещания. «Вяликие» орлы кружили над нами, мечтая вернуться на постоянное место жительства в Беларусь. Было абсолютно понятно, что в город я сегодня еду один. Видимо, за полночь. Надо было отвезти Чернявского до хаты, успокоить родных, собраться…
2. Иероглиф
Выехав из Мяделя, я решил заскочить домой, попрощаться с женой. У поворота на Гатовичи заметил, что ко мне приближается разноцветный трактор с четырьмя детскими вагончиками. В таком катают детей по курортному поселку. Картинка из послевоенного европейского кино. Костя говорил мне что-то о приезде губернатора Минской области. Сказал, что завтра будет вынужден надевать пиджак. Значит, они решили покатать начальство по дендросаду на паровозе. Бог в помощь.
Время здесь застыло – некоторые изменения произошли, но дух остался прежним. Не знаю, чем определяются приметы эпохи: одеждой людей, выбором товаров в магазинах, наличием тех или иных памятников и мемориалов, транспарантами… Дух времени чувствуется безошибочно. Мы в прошлом. В сладком, пыльном прошлом, мешающем нежную радость узнавания с застарелой неприязнью и возмущением. Приехать сюда – вернуться в недавнее державное вчера. Пусть державы уже нет и не будет, но здесь осталось нечто навсегда ушедшее. Остались мы сами – те, кто бессознательно сохранил эту страну. Не допустили полного разрыва. Осталась палочка-выручалочка, последний несожженный мост, лазейка. Хорошо, что под боком сохранился заповедник старых порядков и нравов. Безвизовый режим. Единая экономическая зона. Зона. Вот именно.
Соляру я заливал обычно в Илье: следующие заправки будут только на подъездах к городу. В этих краях они смотрятся трогательно: пара цистерн у края дороги, будка кассира, киоск и деревянный сортир. Час был поздний, в темноте АЗС походила на полустанок или бивуак анархистов. Я вылез из машины, направляясь к туалету. По пути мне встретились два невысоких китайца. Они поздоровались, коротко спросили о сорте бензина и тут же скрылись в сумраке, шумно о чем-то споря на родном языке. Перемены произошли и здесь: раньше ни китайцы, ни даже кавказцы в деревенской местности мне не встречались. У кассового аппарата тоже сидел китаец, крупный, похожий скорее на спортсмена-тяжеловеса, чем на гастарбайтера. Солидный. При пиджаке и галстуке. Увидев меня, он громко рыгнул, но, прикрыв рот рукою, тут же объяснил: