МАМА АВА
Авдеев вышел из вёски под вечер. Перед этим выпил, но пьян не был. Пыщ с Сивуком на несколько дней ушли из семей и переселились в палатку на Швакштах. Рыбачили, пили пиво. Отдыхали. Встреча одноклассников. Вечер воспоминаний. Они действительно виделись в последние годы редко: в магазине, в маршрутке, у нотариуса. Уйти из дома с палаткой – поступок простой, но по здешним меркам экстравагантный. В палатках живут туристы. А они с ребятами – местные жители. Мужики устали от женщин, решили сменить обстановку. Когда Авдеев почувствовал, что тоже устал от женщин, пошел на Швакшты. В Кобыльнике встретил знакомого милиционера, разговорились.
– Газеты читаешь? – спросил Толик. – В Островце будет атомная электростанция. Энергетическая независимость не за горами.
– А если рванет? – забеспокоился Авдеев. – Япония почти затонула. Рыбой радиоактивной торгует. Кальмарами.
– У нас своей рыбы полно, – резонно ответил милиционер. – А кальмаров я в гробу видел.
– А я люблю. Отличная вещь, – не согласился Авдеев. – Креветок особенно. Капусту морскую, корейскую морковь.
– Тебе что, своей капусты мало?
Разговор съел уйму времени, начало смеркаться. Авдеев, раздосадованный болтливостью милиционера, поковылял в сторону Вильнюсской трассы. Если рванет, греха не оберешься, думал он. Сто километров, много это или мало для облака радиоактивного заражения? Евросоюз от атомной энергии отказался, у литовцев станцию закрыли. А у нас наоборот. Ну и правильно. Еще покупать будут, когда кончится уголь.
Около костела к нему пристроилась рыжая коротконогая собачка с высоко поднятым пушистым хвостом. Ей Авдеев почему-то понравился. Он протянул ей сушку в знак признательности, но собачка отказалась. Бежала рядом, махала хвостиком, преданно заглядывала в глаза. Лисичка, окрестил ее Авдеев. Лисичка-сестричка.
– Кто в теремочке живет? – спрашивал он у собачки добрым голосом и улыбался.
Стало совсем темно. Темно и тихо. Авдееву это было не по душе. Хмель выветрился, оставив в глубине глотки ком надтреснутого сушняка. К тому же доканывала одышка. Самая страшная смерть – в подводной лодке, размышлял Авдеев. Взрыв двигателя, радиация, рвота. Америка не поможет, лежим на дне. Темнотища, вонь, капитан погиб первым. Тесно такой оравой в кубрике. И главное, нечем дышать. Кислорода осталось минут на пять. И до поверхности километр. А сверху айсберг, вечная мерзлота. И вражеские прожекторы. И беспилотники. И радары. Но мы – без паники. Паниковать – последнее дело.
– Последнее дело, – повторил он, оглядываясь по сторонам. – Лисичка, твою мать! След! Голос!
Собака уже давно отстала, но Авдеев продолжал командовать и распаляться:
– Умница! Героиня! Представлена к награде!
Он прошел мимо огромного католического кладбища на окраине города: оно было известно массовым захоронением немецких солдат времен Первой мировой. Вспомнил зловещего орла, высившегося над лесом солдатских крестов, и ему стало одиноко и неуютно. «Вяликия беларуския арлы» не покрывали его своей теплой тенью. Тьма опустилась на Нарочанский край, застигнув Авдеева на полпути от места назначения. Он не расстроился.
Прикинув что-то в уме, свернул с дороги влево. Надеялся найти ночлег на каком-нибудь хуторе, а то и в стогу сена. Некоторое время брел по кочкам и буеракам, жалея, что не прихватил с собой никакой палки. Наконец ему попался одинокий дом на окраине вёски: то ли недостроенный, то ли заброшенный. Таких здесь много.
Авдеев вошел в избу, почувствовав прелый запах старых матрасов, пролитого машинного масла и негашеного карбида. Предметов обстановки здесь почти не осталось: в гостиной посередине комнаты стояла заплесневелая кушетка, в кухне доживал последние дни полуразвалившийся фанерный шкаф, обклеенный отходящими то тут, то там обоями. На полу валялось несколько колченогих табуреток. Авдеев нашел фуфайку в прихожей – положить под голову. Придвинул кушетку к стене. Поставил рядом табуретку – для часов и очков. Аккуратный человек.