Иланочка заторопилась в дом, почувствовав, что разговор может затянуться. Она умела деликатно отшивать людей и так же деликатно их заинтересовывать.
– Ольга, удивительные вещи вы говорите! Хорошо, что мы сюда переехали. – Она заговорщицки приложила палец к губам. – Мы обязательно на досуге все это обсудим. Пирамида? Потрясающе! Египетская?
– Больше! Намного больше!
Мы уже закрыли дверь, когда Оленька прокричала нам вслед о недопустимости сокращения имен:
– Мы калечим этим всю жизнь. Жизнь наших детей! А ведь и они вправе называться по-взрослому! Мы должны жить как дети! Приходите, я сегодня запекла замечательную курицу! В табаке!
Вечером за окном выли волки. Другого объяснения этим звукам не было. Волки, кто ж еще? Хотя в волчьем вое я не разбирался, представить себе, что это скулит собака, не мог. Не бывает на свете таких собак. Разве что собака Баскервилей. Фонари за окном не горели, ветер крутил и швырял охапки крупного снега. Вой раздавался со стороны стройки, где Сашке при благоприятном стечении обстоятельств должны были дать кооператив. Я позвонил ему, но Сашка рассмеялся в ответ и посоветовал вызвать отряд автоматчиков. Я устыдился своей трусости и, ложась спать, вспомнил, как когда-то давно ел с женою шашлык, в котором она – в шутку, само собой – предположила не что иное, как человечину. «Чье это мясо? Ведь не свинина, не говядина, не баранина… Собака на вкус другая. Значит, это человеческое?» В ответ бывший с нами знакомый, прокурор, задумчиво протянул в телефонную трубку: «В какой деревне, говоришь, делали шашлык? Климовичи? Точно, вчера там пропал без вести председатель. Как он вам на вкус?»
5. Белая женщина
Менты остановили нас перед поворотом на курортный поселок, между санаториями МВД и «Нарочанский берег». Ехали мы из Мяделя, куда заскочили поздравить Воропаевых. В ответ получили елку из лесхоза. Шел второй день нового года, праздники продолжались. Днем вернулись из Минска, где встретили праздник у родителей жены. Они жили на Соколе, около аэропорта. Елку решили оставить на Рождество и Старый новый год. На радость детям. Из-за дерева нас и остановили, потребовали квитанцию о покупке.
– Что везете?
– Детей.
– А в багажнике?
Взяток здесь вроде не берут – что ж им было надо? Мы прикрылись именами высокого начальства, сослались на завершение праздничных торжеств. Елки в это время уже выкидывают. Менты соглашались – не соглашались, шутили – хмурились, но в конце концов отпустили. На душе остался осадок, какой бывает после встречи с пьяным Дедом Морозом.
Первой заплакала Катька. Среди ночи. Это случалось и раньше, но сегодня вышло как-то особенно трагично. Мы с Ланой тревожно переглянулись: ребенок не умолкал. Детское горе, ночь перед Рождеством, вой волков, далекие завывания сирен. Эти слезы пугали, но они же порождали странное чувство уюта. Ребенок, рыдающий где-то на задворках Вселенной. Леса, заваленные снегом. Редкие огни деревень. Дочь плакала по-настоящему. Уютный флер улетучился. Илана прошмыгнула в детскую комнату. Я слышал, как они шепчутся за стеной, но ничего не мог разобрать. Минут через двадцать встал, пришел к детям. Гришка спал, застыв в позе ползущего по-пластунски партизана. Мама сидела с дочерью, пытаясь дознаться о причинах ее слез.
– Ты увидела что-то во сне?
– Нет.
– Наяву?
– Нет.
– Мужчину?
– Нет.
Иного разговора не получалось, рассказать девочка толком ничего не могла. К ней приходила какая-то женщина. Женщина в белом. Как в кино.
– Что ей было надо?
– Ничего.
– Она злая?
– Добрая.
– О чем вы с ней говорили?
– Мне нельзя рассказывать.
– Вы говорили об этом доме?
– Нет. Мне нельзя.
– Что нельзя?
– Я не могу тебе рассказать. Никому не могу…
И Екатерина вновь заходилась в рыданиях. Ужас положения заключался в том, что мы ничем не могли ей помочь. То ли она была связана какой-то страшной клятвой, то ли ничего не помнила. Я поправил икону, висевшую среди детских рисунков, зажег гирлянды на елке. Остаток ночи дочка спала с нами.
К Гришке привидение пришло через пару ночей. Он плакал примерно с такими же отчаянными интонациями, переходившими в истерический кашель. Уверенности, что это вновь белая дама, у нас не было. Катька после первого случая о ней вообще не вспоминала, но мальчик говорил, будто это опять явилась она, та же тетя, что приходила к Кате.
– У нее все руки в родинках, – прорыдал Гриша в паузе между приступами.
Мы переглянулись. Руки в родинках, кольца, золотые коронки – это уже что-то достоверное. Я с тоской представил, что нам придется бороться с полтергейстом. А так хорошо все начиналось.