Каким образом один символ может определять столько всего, Абу-Машар не сообщает. Так же как не объясняет, собственно говоря, как Сатурн может означать «деяния зла» и «правдивость речей» одновременно. Таковы тайны ремесла астролога. Они требуют анализа. Но никакой углубленный анализ не способен объяснить, что подразумевал Абу-Машар, называя Сатурн «темным», «дурно пахнущим» и «прожорливым». Если Сатурн — это символ, то Абу-Машар, очевидно, перепутал символ и его значение, совершив ошибку, которую логики считают почти равной первородному греху.
Именно в своей книге (или книгах) тайн (Libri mysteriorum) Абу-Машар выходит за пределы наследия, воспринятого от Птолемея, Фирмика Матерна или любого другого астрологического текста, к которому, будучи обитателем арабского Востока, он мог легко получить доступ. Небесные тела, полагал он, диктуют сообщения. Они — по сути, элементы системы символов, но, в отличие от человеческого языка, система, которую разбирает Абу-Машар, — это система аналогий:
Когда Венера с Марсом, она подобна женщине, алчущей наслаждений и соединяющейся с мужчиной, который извращен и распутен. Она боится его, льстит ему, относится к нему с любовью и демонстрирует ему свои чувства. И хотя все это притворство, она продолжает из страха.
Когда Венера с Сатурном, она подобна девушке с красивой фигурой, которая водит дружбу со старым импотентом.
Когда она с Юпитером, она подобна женщине во цвете лет, которая соединяется с честным мужчиной, и между ними появляется любовь [83].
Во всех этих утверждениях раздражает излишняя подробность. Мысль о том, что Венера — сама планета — это женщина, давно присутствует в мифологии. Шумеры воображали, что Венера воплощает Инанну, богиню любви и битв. Через много веков после них греки и римляне продолжали по их примеру путать планету и богиню. Венера все так же казалась мечтательной и романтической поэтам, как и влюбленным, впрочем, из поэтов мало кто мог угадать Венеру среди множества звезд на ночном небе. Потому же и Марс всегда казался воинственным, и это свойство запечатлено в образованном от названия планеты прилагательном — marcial[22], и даже в нескольких существительных, например в «марципане», хлебе войны. Марс часто представляется красным, а следовательно, если включить воображение, кровавым. Но Абу-Машар выходит за пределы притянутых за уши лингвистических связей. Венера подобна женщине — да, это мы и раньше слышали, — но чтобы подвластная наслаждениям? Это что-то новенькое. Марс воинственен — знаем-знаем! — но чтобы распутник, да еще и извращенный? Опять новенькое. Да и кто мы такие, чтобы понять до конца утверждение Абу-Машара о том, что Венеру и Марс связывают взаимоотношения, подобные тем, что бывают между женщиной, снедаемой похотью, и мужчиной, который пугает ее и при этом притягивает?
Точность деталей изумляет, но и ставит в тупик.
В этом же тексте Абу-Машар раскрывает свою веру в то, что близко к учению алгебраических противопоставлений. Знаки, заявляет он, обычно противостоят друг другу. Телец и Козерог противостоят Деве. Лев — Овну. Стрелец — Льву. Это сопоставление продолжается до полного исчерпания знаков зодиака. Абу-Машар был чутким астрономом, а не только астрологом. И он, без сомнения, знал то, что было известно Птолемею восемью веками ранее: знаки зодиака имеют самое отдаленное отношение к самим созвездиям. Так что же в таком случае обозначают противопоставления на самом деле? Если знаки символизируют разные области неба и Лев — это название любого скопления звезд, которое по стечению обстоятельств выглядывает из-за зодиакального круга, тогда с какой стати Лев противопоставлен Овну? Эти области космоса не постоянны. И Овен, наблюдаемый в одном году, не идентичен Овну, наблюдаемому в другом. Отсюда можно сделать вывод, что Абу-Машар, как и многие другие астрологи, шел вслепую, ощупью, по некоему алгебраическому коридору, а противопоставления, которые он записал с такой живостью, вдруг вспыхивали между разными символами, независимо от того, что они обозначали и представляли.