Эти кажущиеся благоразумными рациональные принципы, столь жутко напоминающие учения, нередко проповедуемые в христианских церквях и реформистских синагогах сегодня, едва ли предлагают какое-либо рациональное основание для опровержения и довольно быстро приобретают ортодоксальность среди представителей образованной багдадской элиты: врачей, юристов, купцов, философов, академиков, придворных и евнухов. Но более всего остального догма мутазилитов и климат мнений, ею обусловленный, способствовали росту исламской науки, ее расцвету в астрономии, математике, географии, системе мер и самой астрологии. Прогресс в науке очень часто становится возможным благодаря приходу посредственностей в религиозную мысль.
Грядет серьезное духовное изменение, очищение или бичевание. И давайте будем честны друг с другом. Душе, стремящейся к Божественному, недостает терпения. И ислам — не что иное, как сообщество таких душ. Однако между ударами сердца есть паузы, и в такие паузы на улицах Багдада яблоку негде упасть. Он кишмя кишит людьми неистовыми, резкими, грубыми и непреклонными. Абу аль-Хасан аль-Ашари был рационалистом, который в приступе лютого самоотвращения узрел свет. Он сразу отринул неясного, неосязаемого, немыслимо далекого Бога мутазилитов. Его Бог был полной, могущественной, трехмерной сущностью, зловещей и требовательной. «Мы исповедуем, что Бог прочно сидит на своем престоле… Мы исповедуем, что у Бога две руки, и не спрашиваем, как так получилось… Мы исповедуем, что у Бога два глаза, и не спрашиваем, как так получилось. Мы исповедуем, что у Бога есть лицо» [93]. На дворе примерно 880 год, последние десятилетия IX века. Люди самого острого ума и рационального мировоззрения собираются в Доме мудрости. Арабский язык и высокая культура ислама дают приют цивилизованному миру. Кротких арабских исследователей, людей, которые и мухи не обидят, можно встретить потягивающими чай в маленьких кафе от Южной Испании до Афганистана. Но на улицах Багдада имам Ахмед ибн Ханбаль разглагольствует перед огромной толпой, и на губах его пена пламенных инвектив. Его веки красны. Во время его похорон сто пятьдесят тысяч людей запрудят улицы Багдада, чтобы следовать за катафалком.
Когда в конце XI века суннит халиф аль-Мутаваккил взял власть в свои руки, движению мутазилитов пришел конец. «Жестокий пропойца», по определению современника, этот халиф урегулировал различные философские проблемы самым прямолинейным способом. Он прогнал мутазилитских богословов и философов с их постов, бросил их за решетку, подверг пыткам, сломил их дух, а потом казнил.
«Меч красноречивее книг», — написал мусульманский поэт Абу-Таммам, и эта мысль справедлива и для нынешнего арабского мира.
Абу-Хамид аль-Газали много писал о своем мистическом опыте. А еще — о необходимости сопрягать Коран с различными формами суфийского мистицизма. Но работой, сломившей дух мусульманского рационализма и положившей конец мусульманской науке, стала Такафут аль-фаласифа («Опровержение философов»). Эту книгу, как ни странно, Газали сочинил до своего духовного кризиса.
В Такафут он умудрился суммировать, а потом отвергнуть философскую традицию целиком. Эта работа, можно сказать, своей мощью подавляла (и сокрушала) определенный образ жизни и в некотором смысле отменяла будущее.
Такафут — в большой степени обвинение, и структура книги отражает то, что сочинялась она в гневе. Газали писал ее как философ, но при этом именно философы как класс вызывают у него презрение. Первая часть Такафута посвящена опровержению теории пред-вечности мира. Пред-вечная Вселенная — это та, что сейчас бесконечно стара (и настолько же бесконечно стара в любой момент времени). Безымянные философы цитируются, а потом изгоняются со страниц. Текст книги во многом звучит потрясающе современно. Отстаивали ли философы мнение, что мир есть неизбежное следствие некой необходимой причины Божественной природы? Очевидно, отстаивали. А в чем заключается эта необходимая причина? А Бог действует сообразно долгу или желанию? Если сообразно долгу, то Он не Бог. А если сообразно желанию, тогда подобные причины не являются необходимыми. Этот простой и весьма весомый аргумент вбивает клин между религией и современной наукой задолго до появления последней.